Джулиан Барнс - Англия, Англия

Доктор Макс вытащил руки из карманов жилета, отряхнул оба лацкана от призрачных бактерий и уставился на Марту со студийным – вроде бы добродушным, но намекающим на суровое l и se-majest й – раздражением, отточенным в битвах с суетливыми телеведущими.

– А, простите за де-ерзость, в чем он состоял?

– Я просто хотела узнать, доктор Макс, счастливы ли вы, работая здесь.

– Именно к этому-у я и ше-ел. Если и кружным, как вам показалось, путем. Дабы упростить фундаментально сложную ситуацию, хотя я понимаю, мисс Кокрейн, что ваш разум свободен от бурьяна, я вам отвечу. Я не «счастлив» в смысле шашней в подъезде. Более того, я бы сказал, что счастлив именно потому, что смеюсь над современной концепцией «счастья». Я счастлив – употребим этот неизбежный термин – именно потому, что счастья не ищу.

Марта молчала. Как странно, что сквозь все это пустословие, присыпанное блестками парадоксов, на нее глянули строгость и простота. Как он это делает, а? И тогда, почти без сарказма, она спросила:

– Значит, вы ищете спасения души, доктор Макс?

– Боже правый, нет. Для этого я слишком язычник, мисс Кокрейн. Я ищу... удовольствий. Они куда как надежнее счастья, куда как надежнее. Оформлены гораздо четче, при всем при том намного замысловатее. У них есть оборотная сторона, но и она вычеканена прекрасно. Зовите меня, если хотите, язычником-прагматиком.

– Спасибо, доктор Макс, – произнесла Марта, поднявшись. Очевидно, смысла ее вопроса он не понял; и все же дал именно тот ответ, в котором она бессознательно очень нуждалась.

– Надеюсь, вам приятно было перекинуться со мной сло-овом, – заявил доктор Макс, словно это он был хозяином, а Марта – гостьей. Одним из самых надежных удовольствий для него были разговоры о себе любимом – а он искренне верил, что удовольствия надо разделять с ближними.

Марта улыбнулась захлопнувшейся двери и позавидовала беззаботности доктора Макса. Любой другой на его месте догадался бы о причине вызова к начальству. Пусть Официальный Историк и презирал спасение в высоком смысле этого слова, но сам только что нечаянно удостоился его в более низменном, временном варианте.

– Боюсь, случилось кое-что необычное.

Перед столом Марты Кокрейн стоял Тед Уэгстафф. В это утро Марта была одета в оливковый костюм и белую рубашку без воротника, застегнутую у горла золотым зажимом; ее золотые серьги были точной музейной копией древнебактрийских украшений, колготки изготовлены швейцарской фирмой «Фогаль», а туфли – фирмой «Феррагамо». Все приобретено в «Хэрродз-Тауэре». Тед Уэгстафф был одет в зеленую зюйдвестку, непромокаемые рыбацкие штаны и бахилы с загнутыми голенищами – словом, одеяние достаточно мешковатое, чтобы скрывать под собой любую электронную аппаратуру. Его вечный румянец можно было бы назвать как буколическим, так и алкоголическим, хотя Марта и сама не знала, чем он обусловлен – воздействием ветра и солнца ли, слабостью ли к выпивке или просто прихотью визажистов.

Марта улыбнулась:

– Вот видите, до чего вас довело хорошее образование.

– Извините, мэм? – воззрился он на нее с неподдельной озадаченностью.

– Простите, Тед. Это я о своем, о девичьем, – произнесла Марта, мысленно выругав себя. Подумаешь, вспомнила его резюме. Пора уже привыкать, что если Тед Уэгстафф, замначальника службы охраны по оперативной деятельности и координатор обратной связи с клиентами, является к тебе в образе простого бойца береговой охраны, значит, и держаться с ним надо соответственно. Спустя несколько минут профессиональный имидж выветрится; терпение и еще раз терпение.

Этого распада личности – точнее, ее склеивания с личиной – никто из создателей Проекта не ожидал. Феномен, как правило, принимал безобидные формы, легко сходящие за похвальную увлеченность работой. К примеру, на третьем месяце независимости некоторые работники фонового отдела начали считать себя не служащими «Питко», а теми персонажами, чьи роли играли за деньги согласно контракту. Вначале им поставили неверный диагноз, сочтя недовольными. Но дело обстояло совсем наоборот – то были признаки полного довольства собой. Они были счастливы быть теми, кем стали, и не желали ничего другого.

Целые группы косцов и пастухов – и даже некоторые ловцы омаров – все неохотнее пользовались своими комфортабельными служебными апартаментами. Они заявляли, что им приятнее ночевать в ветхих хижинах без удобств, чем в сверхсовременных зданиях общежитий, перестроенных из бывших тюрем. Некоторые даже просили платить им островными деньгами – просто-таки влюбились в тяжелые медные монеты, которыми по целым дням играли в шаффлборд. Ситуацию пристально отслеживали, для «Питко» она могла обернуться долгосрочными преимуществами – к примеру, экономией на обслуживании жилого фонда; но в то же самое время она была чревата каким-то сентиментальным хаосом.

Теперь же болезнь вырвалась за пределы фонового. Уэгстафф никому вреда не причинял; сложнее было с Джонстоном-«Джонни» и его отрядом имени Битвы за Британию. Они утверждали, что, поскольку сирены воздушной тревоги и приказ «На вылет!» могут прозвучать в любую минуту, им целесообразнее так и ночевать в бараках у летного поля. Иначе они были бы трусами и плохими патриотами. Итак, они разжигали парафиновые горелки, перекидывались на сон грядущий в картишки и засыпали, укутавшись в овчинные куртки, хотя остатками разума и должны были понимать, что фрицы ни за что не устроят внезапного налета, пока Гости не доедят свой Большой Английский Завтрак. И что теперь Марте делать? Вызвать менеджера по кризисам? Или поздравить себя с тем, что Остров зажил настоящей жизнью?

Тут Марта сообразила, что Тед не сводит с нее глаз.

– Нечто необычное?

– Да, мэм.

– И вы... хотите мне об этом... рассказать?

– Да, мэм.

Новая пауза.

– Может быть, вы готовы, Тед?

Замначальника охраны сбросил с себя личину простого рыбака.

– Что ж, говоря без обиняков, есть одна загвоздка с контрабандистами.

– И в чем же дело?

– Они контрабанду возят.

Огромным усилием воли Марта подавила поднявшийся из глубин ее души беспечный, невинный, чистый, искренний смех – бесплотный, как дуновение ветерка, каприз природы, давно забытая свежесть восприятия; неиспорченность на грани истерики.

Вместо того чтобы смеяться, она сурово потребовала подробностей. На Острове было три поселка контрабандистов, и вот из Нижнего Тэтчема начала поступать информация о происшествиях, противоречащих принципам Проекта. Гости Нижнего, Верхнего и Большого Тэтчемов имели возможность ознакомиться со всеми хитростями традиционной островной отрасли. Им показывали бочки с двойным дном, платья с зашитыми в подол монетами, комья табака, замаскированные под джерсийскую картошку. Складывалось впечатление, что любую вещь можно выдать за что-то другое: ликеры и махорку, шелк и зерно. Доказывая эту истину на практике, парень пиратского вида снимал с пояса кинжал и разнимал на две половинки лесной орех: внутри, в пустой скорлупке, оказывалась дамская перчатка фасона восемнадцатого века. Позднее Гостей вели в торговый центр, где им предлагалось купить такой орех – а лучше пару, – причем код содержимого был выгравирован лазером на скорлупке. Спустя несколько недель и несколько тысяч миль из шкафа достанут щипцы для орехов, и под аккомпанемент изумленных возгласов перчатка придется точно по руке той, кто ее приобрел.