Дональд Маккейг - Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл

На следующее утро путники подошли к широкому проливу Порт-Ройял. Крошечная точка вдали на деле оказалась паромом с жёлтым треугольным парусом. Паромщик, сидя на носу, громко отдавал распоряжения двум обнажённым по пояс цветным. Брюки у них были так изодраны, что едва прикрывали срам. Паромщик сплюнул остаток сигары в воду, кормчий бросил руль и устремился на нос, чтобы причалить судно к плавучей пристани.

Капитан быстро сошёл на берег и потребовал документы.

– В прошлом году четырёх беглецов задержал, – сообщил он.

Он пробежался пальцем по сертификату об освобождении, который протянул Джеху.

– Награда пятьдесят долларов за работника на все руки, тридцать – за домашнюю прислугу, двадцать – за её отродье. Конечно, – мрачно признался он, – я должен был поделиться с ловцом рабов, если бы мне заплатили. Старого беглого раба никто не хотел забирать, и он умер у меня на руках. Раб должен ещё подумать, когда бежит, может, хозяин и не захочет его вернуть. Эй, девка, а ты тоже свободная?

Он изучил купчую Руфи:

– Ха. Так ты теперь хозяин? Господин Джеху Глен? – Паромщик загоготал: – Эта территория – лучшее место для поимки беглых ниггеров. Единственное на сто миль вверх и вниз, где можно перебраться через пролив Порт-Ройял, если только ты не умеешь плавать, как рыба.

Довольный удачной фразой, он повторил:

– Как рыба!

Лицо Джеху ничего не выражало, но он не сводил глаз с рук капитана, державшего ценные бумаги, которые подтверждали место Руфи и его в этом бессердечном мире. Наконец паромщик небрежно свернул их и ткнул ими в Джеху, который сложил их по привычным сгибам, сунул один поверх другого в непромокаемый бумажник и убрал всё во внутренний карман кожаного жилета, к самому сердцу.

– Мне с миссас нужно перебраться на тот берег, мастер. Сколько платить?

Паромщик потёр челюсть, соображая:

– Десять центов с каждого. И четвертак за фургон и мула.

– Господин, это половина моего дневного заработка.

– Слышал, что я сказал? До следующей переправы сто миль пути.

Пыльное облачко со стороны Саванны превратилось в стадо из двадцати чёрно-пегих и буро-пегих эрширских коров с рыжеволосым перегонщиком скота.

Капитан поприветствовал знакомого гуртовщика.

– Сегодня тихо, Том, – ответил тот. – В отличие от прошлого раза.

– Масса… – начал Джеху.

– Вернусь за тобой, как только переправлю старину Тома, – посмеиваясь, ответил паромщик. – Если у тебя есть сорок пять центов.

– О, у меня есть деньги, мастер, и места нам хватит…

Капитан фыркнул от смеха:

– Да. Но эти чёртовы эрширки разборчивы!

Он грубо захохотал, но рыжеволосый погонщик, похоже, смутился.

Коровы, склонив головы, упирались, боясь наступать на скользкий настил, но гуртовщик ловко подхлёстывал их со всех сторон, и вскоре все оказались на борту.

Парус с пронзительным скрипом развернули, и один из чернокожих, тот, что помоложе, снял чалки и пробежал к рулю, где оба стали ждать, пока судно подхватит течением. Тогда они вместе навалились на румпель, орудуя им, как веслом, пока паром не двинулся в желаемом направлении.

В ожидании парома Джеху забрался в фургон. Руфь положила руку ему на плечо, но он коротко ответил:

– Не сейчас.

Съели горбушку хлеба. Мул пасся на берегу. Они всё ждали. Солнце прошло свой путь по небу от Саванны до болот и стало погружаться в них. В воздухе закружились тучи москитов, взявшихся из ниоткуда. У крикливых болотных птиц начался пир.

Показалась коляска с извозчиком в чёрном и женщиной. Священник, догадалась Руфь. Извозчик не проронил ни слова, а женщина, склонившись к нему, что-то прошептала. Может, подумала Руфь, он не священник. Может, они сбежали! Эта догадка обрадовала её. Появился убого одетый фермер, который вёл на привязи двух животных – помесь овцы с козлом. Фермер прислонился к коляске, и мужчины разговорились.

Когда паром подошёл к берегу, Джеху бросил взгляд на ожидающих, прикидывая, кто из них может занять их место, но ничего не сказал Руфи, а та, хоть и подумала о том же, тоже промолчала. Паромщик попробовал на зуб серебряный четвертак, прежде чем пропустить их на борт после священника и фермера с его овцекозами. Ветер был слабый, и судно несло по течению, пока треугольный парус не поднялся и не наполнился ветром.

Джеху встал на корме рядом с чернокожими рабами в лохмотьях. Старший рассмеялся над какими-то словами, сказанными Джеху. Священник о чём-то беседовал с женщиной. Овцекоза шумно дышала и фыркала. Молодой чернокожий держал румпель, пока старший дремал, обхватив руками колени. Западный берег вытянулся в линию, а на восточном стали проступать детали.

От солнца осталась лишь жёлтая полоска, когда фургон со скрипом скатился на сушу.

– Теперь ты в Каролине, – сказал Джеху.

– Совсем как в Джорджии, – ответила Руфь.

Здесь были такие же карликовые пальмы, такие же дубы, та же песчаная почва и поникший мох.

Поднявшись на небольшой холм, они увидели, что в окнах гостиницы «Шеллпойнт-Инн» горят свечи. Священник поручил коляску цветному мальчишке и зашёл с женщиной внутрь. Фермер с овцекозами устало побрёл по дороге.

Джеху пошёл на задний двор, где, по словам кухарки, они с Руфью могли переночевать в сарае за десять центов и покормить мула за пять. Миска бобов с ветчиной на ужин обошлась в два цента. Поставив миску посередине, они всё съели, зачерпывая поочередно. Руфь собрала остатки со дна.

Козодой пронёсся в луче лампы, когда открылась дверь кухни. Кухарка, гремя кастрюлями, с кем-то говорила.

Джеху распряг и стреножил мула так, чтобы тот смог поесть сена и напиться. Сквозь щели меж брёвен сочился тусклый свет. Мул с фырканьем пил воду, опустив морду в бадью.

Непохоже было, что здесь раньше ночевали цветные, но это ничего не означало. У чернокожих нет ничего, что можно оставить после себя. Джеху перенёс свои инструменты и ящик в стойло. Он постелил одеяло поверх высыпавшегося из кормушки сена. Снял рубашку. При бледном свете его кожа мерцала, как мокрая сталь.

Он посмотрел на Руфь:

– Теперь ты моя. И я могу делать с тобой всё, что захочу.

Она шагнула навстречу его широкой улыбке:

– О господин, не делайте этого со мной! Я ещё не знала ни одного мужчину.

– Нет, господин, – продолжала отнекиваться Руфь, когда он своими изящными руками расстегнул на ней блузку, освобождая грудь.

– Да, господин, – промолвила она, почувствовав, как он вошёл в неё.

Чарлстон оказался похож на Саванну, но выглядел богаче, оживлённее и чернее. Город растянулся поперёк узкого полуострова, в месте слияния рек Эшли и Купер. Здесь причаливали и отчаливали большие и малые суда, поднимая паруса и рассекая носом волны. Дома в Чарлстоне были больше, чем в Саванне, но, если не считать Уайт-Пойнта, здесь больше не было ни парков, ни площадей для целительных прогулок. Главные проспекты шли с севера на юг, а Уайт-Пойнт, находившийся на самом мысу, был, можно сказать, единственным местом в Чарлстоне, где было больше белых, чем цветных, поскольку чернокожим вход туда был воспрещён. Белые в Чарлстоне выглядели более высокомерно, чем в Саванне, и быстрее пускали в ход трость или кнут.