Питер Дарман - Парфянин. Испытание смертью

– А этот лагерь далеко от их основной позиции? – спросил Буребиста.

– Примерно в полумиле, – ответил Годарз.

– Но помни, Буребиста, ты со своими людьми должен лишь удерживать их в лагере, и не более того.

– Как пастух овец.

– Да. И постарайся обеспечить, чтобы твои парни держались вне радиуса действия их баллист или лучников. Не стоит лишний раз подставляться и дарить им легкие победы.

– Это наши победы легкие, принц, – заявил Буребиста, и все остальные командиры одобрительно забормотали. Кто-то даже хлопнул его по спине.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Возвращайтесь к своим людям и готовьтесь к выступлению. Выходим через три часа.

Река Ламет начинает свой путь высоко в Силайских горах и, извиваясь, течет к Тирренскому морю. Долина, по которой она протекает, делит горный массив надвое, что облегчало нам задачу. Бирд выслал вперед шестерых разведчиков еще до того, как основная масса нашей конницы разбила лагерь, сам же он решил сопровождать меня вместе с сотнями других конников, идущими выручать войско Спартака. Когда мы поднялись выше в горы, воздух стал заметно холоднее. Вокруг были густые сосновые леса, а еще выше виднелись снега, покрывающие вершины и склоны гор. В сотне шагах впереди двигалась дюжина вооруженных копьями конников Буребисты, Галлия ехала рядом со мной, а позади шли ее амазонки. Гафарн, Годарз и Диана ехали вместе с нами, Нергал командовал арьергардом.

– В этих местах римлян нет, господин, – сказал мне Бирд. – Тут слишком холодно. Мои люди не встретили тут никого.

Под ним была облезлая гнедая кобыла с широкой грудью и спутанной гривой – это никогда не переставало бесить Годарза.

– Твоей лошади требуется уход, – раздраженно заметил он. «Да и самому Бирду тоже», – подумал я, но ничего не сказал.

Бирд лишь пожал плечами:

– Такие лошади не привлекают ничьего внимания, когда мы выслеживаем и вынюхиваем римлян. Хорошо вписывается в окружающую среду.

– Парфяне всегда содержат своих коней в безупречном состоянии.

– Но я же не парфянин, мой господин.

– А ты откуда, Бирд? – спросила Диана.

– Из Каппадокии, госпожа.

– Вернешься туда?

– Нет, госпожа, моей страной владеют и правят римляне.

– Бирд поедет со мной в Парфию, – сказал я Диане. – Не так ли, Бирд?

– Да, господин.

– Станешь там царским разведчиком? – спросила Галлия.

– Нет, госпожа. Я горшками буду торговать.

– Горшками?!

– Я не воин, просто я хорошо ориентируюсь на местности. И у меня имеется должок, который мне надо заплатить римлянам.

– Какой должок? – спросила Галлия.

Вместо ответа Бирд дал шенкеля своей лошади и помчался вперед.

Галлия была в растерянности:

– Что я такого сказала?

– Ничего особенного, – сказал я. – Его семью вырезали римляне.

Когда мы поднялись по долине еще выше, то спешились и дальше повели коней в поводу. Земля здесь была вся усыпана камнями, под ноги то и дело попадались травяные кочки. Неровная поверхность замедляла продвижение повозок, и Нергалу пришлось выделить людей, чтобы они подталкивали их, помогая преодолевать разные препятствия, что еще больше затрудняло нам путь. Послеполуденное солнце светило все слабее, на небо начали наползать серые облака, и через пару часов на нас посыпались снежинки, садясь на плащи и лошадей. Задул легкий ветерок, закручивая снежинки и швыряя их нам в глаза. Подъем наконец закончился, и еще через час, по-прежнему ведя лошадей под уздцы, мы вышли к холодным и быстрым водам реки и начали спускаться. Я оглянулся назад, на первые ряды амазонок, за которыми уже ничего не было видно, одна лишь белая пелена. Снег стал идти сильнее, и Рем часто мотал головой, сбрасывая с морды снежинки. Галлия шла рядом, ведя в поводу Эпону, тоже всю засыпанную снегом.

Через два часа мы встали лагерем под деревьями в нижней части долины Ламета, расставив повозки и фургоны и натянув льняные полотнища между ветками, чтобы прикрыть лошадей. Когда животных устроили, покормили и напоили, мы поставили свои палатки и съели скудный ужин, состоявший из сухарей и вина.

– О чем ты думаешь в ночь перед боем? – спросила Галлия.

Она со своими женщинами встала лагерем недалеко от меня, на поляне среди леса, где воцарилась мертвая тишина, едва лишь землю объял ночной мрак и ледяной холод. Снег перестал падать, но его достаточно насыпало с небес, чтобы укрыть всю долину словно одеялом. Галлия сидела на полу в моей маленькой палатке, подтянув ноги к подбородку, и смотрела на меня соблазняющими синими глазами. Даже когда все вокруг замерзло, она все равно выглядела красавицей.

Я расчесывал волосы – привычка, которую непарфяне находили смешной, особенно германцы, которые, я не сомневался, и в глаза не видели гребень, не говоря уж о том, чтобы им пользоваться.

– О том, как я буду вести себя в бою. Буду ли я достоин славы и чести своей семьи и города.

– Беспокоишься о своих людях?

Я на секунду задумался.

– Ну, не то чтобы… Если я все до сих пор делал правильно, нет смысла о них беспокоиться. Мой старый учитель любил повторять: «Тяжело в учении, легко в бою». И я знаю, что мои парни – да и твои женщины тоже – хорошо вымуштрованы, подготовлены и понимают свои задачи на поле боя. А поскольку это так, я полностью в них уверен.

Часовой откинул полог палатки и протянул мне чашу с подогретым вином, потом еще одну Галлии.

– Все тихо? – спросил я его.

– Да, принц. Даже совы спят нынче ночью.

– Как тебя зовут?

– Вагарш, принц, – имя было парфянское, да и его длинные черные волосы и оливковая кожа ясно указывали, откуда он родом.

– Ты из какого драгона?

– Из твоего, принц.

– Давно ездишь на коне?

– С тех пор, как начал ходить, господин.

– А стрелять из лука, сражаться мечом и копьем?

Он секунду раздумывал.

– Первый лук мне подарили, когда мне исполнилось пять лет.

– И о чем ты думаешь, когда идешь в бой, Вагарш?

Он ответил, не задумываясь:

– О том, чтобы сражаться, как настоящий мужчина, господин. И чтобы мне была дарована хорошая смерть.

– Спасибо, Вагарш, – он вышел, и я посмотрел на Галлию. – Вот видишь, мне не нужно ни о чем беспокоиться, когда рядом со мной идут в бой такие люди. А как ты, любовь моя, ты-то о чем думаешь?

– О том, как я буду убивать римлян.

Я рассмеялся.

– Ненависть к врагам не дает тебе возможности судить о них.

– Тебе легко так говорить, ты совсем недолго пользовался их паскудным гостеприимством.

– Я был рабом! – возразил я.

– Короткое время. А многие в этом войске были рабами в течение десятков лет, и они скорее умрут, чем вернутся к этому жалкому состоянию. Именно поэтому они так хорошо сражаются за Спартака, потому что в них нет страха, они готовы умереть за свободу. Меня ведь продали в рабство и выставили на невольничьем рынке, как животное, и жирные грубые уроды пускали слюни, рассматривая мое тело. А потом торговались за меня, и я могла стать их игрушкой, и они смогли бы делать со мной все, что угодно, удовлетворяя свои гнусные фантазии. Я ненавижу и презираю их, и если бы у них была одна общая глотка, я бы перерезала ее без колебаний.