Шэн Кэи - Сестрички с Севера

Цянь Сяохун отправилась на кухню. Она мыла овощи и посуду, раскладывала еду по тарелкам, приходя на помощь, если не хватало рук, словно воробушек, порхала туда-сюда. На третий день в обед Цянь Сяохун, закатав рукава, занималась делами: опустив голову, она разливала суп, раскладывала еду, смотрела только на талончики, но не на лица людей, в высшей степени занятая. С трудом удалось справиться с наплывом желающих получить свою порцию. Цянь Сяохун перевела дух, вытерла пот и вдруг увидела, что метрах в трех от окошка раздачи бесцельно бродит Очкарик. Он сжимал в руках талончик, но словно не знал, зачем сюда пришел. Сегодня он был без очков, вялый, будто после бессонной ночи. По его потухшим глазам Цянь Сяохун поняла, что что-то не так, и окликнула его по имени. Он сначала не отозвался, среагировал только с третьего раза и подошел к раздаточному окошку.

– Ты что тут делаешь? Пришел обед взять? Кто-то заболел? – засыпала его вопросами Цянь Сяохун через окошко.

– Цянь Сяохун, это ты. Ли Сыцзян в больнице. Она…

– Что случилось? Она беременна?

– Нет, она…

– Говори давай, что ты мямлишь?!

– А-Хун… Вчера вечером ее стерилизовали…

– Етить-колотить! – Цянь Сяохун выругалась так, как ругались у них в деревне, и швырнула половник в кастрюлю, подняв волны на поверхности мясного бульона, а потом рванула за Очкариком в стационар.

В стационаре была тишь да гладь, все спокойно, словно флот во время шторма миновал опасные рифы и наконец устало причалил в порту. Пациентки и их родные тихонько переговаривались и смеялись, обсуждали случившееся и мелкие домашние заботы, проявляли нежные чувства. Время от времен какая-нибудь из женщин начинала стонать, но в этом было больше кокетства, чем настоящей боли, просто напоминание родным и любимым, что ей только что сделали операцию и она жертва. Девяносто процентов пациенток пережили перевязку труб, они лежали на койках, расставленных вдоль и поперек, словно рисовая солома, разбросанная по полю. Цянь Сяохун и Очкарик, будто крестьяне, собирающие рисовые колосья, с трудом пробирались по этому полю, между койками и стеной, между коленками и тапками, к палате Ли Сыцзян. В воздухе витал странный запах, состоявший из множества нот, причем это был не просто запах грязной одежды и грязных тел, разумеется нет, хотя отдельные «ароматы» угадывались, и не просто запах немытых спутанных волос, хотя явственно чувствовался смрад от пота и жира, к ним примешивался кисловатый запах загноившихся ран и резкая вонь от пяток… Цянь Сяохун сдержала рвотный позыв, сглотнула, хотя через некоторое время снова ощутила, как к горлу с еще большей силой подступает комок.

Живые люди, а воняют похуже животных. Дома в свинарнике, когда свиноматка приносила больше десяти поросят, которые ели, пили, ссали и ходили под себя в одном и том же месте, и то разило в десять раз меньше, чем сейчас.

Люди ничтожнее животных. Надо, к примеру, кастрировать хряка, так хозяева и то смотрят, пора ли его кастрировать или нет. Ли Сыцзян всего девятнадцать, а ее уже стерилизовали, как свинью. После аборта Ли Сыцзян очень хотела родить ребенка, для нее это было важнее, чем для рядовой женщины, так что и стерилизация стала куда более страшным ударом.

Ох, Ли Сыцзян, Ли Сыцзян… Цянь Сяохун даже представить себе боялась, как там сейчас подруга. Несколько лет назад в деревне случилось нечто похожее. Люди из комитета по контролю за рождаемостью устроили внезапную облаву, ночью схватили кучу народу. Одна женщина, родившая троих детей, скрылась, и тогда работники комитета схватили какую-то молодую девушку и стерилизовали, то ли по ошибке, то ли со злости, просто стерилизовали и все тут. Бедняжка не могла больше забеременеть, не могла родить еще одного работника, кто ж ее замуж возьмет? Впоследствии девушка покончила жизнь самоубийством, прыгнув в реку. Цянь Сяохун беспокоилась о Ли Сыцзян. И вдруг она увидела подругу, лежавшую на белой кровати. Цянь Сяохун даже сама не поняла, почему из множества кроватей взгляд выхватил именно Ли Сыцзян. Когда в палату вошла Цянь Сяохун, Ли Сыцзян лежала неподвижно, расставив в стороны руки и ноги и глядя в потолок, а по ее щекам бежали слезы.

– Ли Сыцзян, не убивайся так, – увещевала Цянь Сяохун подругу, а заодно сдерживая и свои слезы.

Цянь Сяохун хотела сказать Ли Сыцзян, что нужно крепиться, но поняла, что это хрень собачья. Если бы ее стерилизовали, то она отчаялась бы даже сильнее, она бы сошла с ума и бросалась на людей. Черт побери! Внутри Цянь Сяохун бурлила злость, она сдерживалась, чтобы не начать браниться, поскольку понимала, что сейчас не время, нужно сначала как-то утешить Ли Сыцзян. Та не могла двигаться, не хотела двигаться, просто лежала, лицо ее стало еще худее, это была уже не та девочка, что работала в салоне, с круглым и румяным, словно яблочко, личиком.

Очкарик молча присел на край кровати, ему было даже тяжелее, чем если бы самого кастрировали, он испытывал жгучий стыд оттого, что не смог защитить свою женщину, а еще переживал, что ее стерилизовали, лишив надежды на потомство. Очкарик подержал Ли Сыцзян за руку, погладил ее лоб в надежде прикосновениями вернуть прежнюю Ли Сыцзян. Потухшие большие глаза смотрели на него в упор, в них читалась надежда на чудо, как в сказке. Ли Сыцзян довольно долго лежала, словно деревянная плита, а потом вдруг разрыдалась. Но из-за внутренних ран она испытывала сильную боль, пришлось прекратить плакать, и она мало-помалу снова одеревенела.

В палате стояло шесть коек, здесь было светло и чисто, даже мухи стеснялись задерживаться, быстро описывали дугу и с жужжанием вылетали в окно. По сравнению с толчеей, которую они только что видели, и с палатами на несколько десятков человек, эта была высший класс. Ли Сыцзян получила обслуживание по высшему разряду, без сомнения, это была попытка искупить вину.

На лицах соседок, которым тоже пришлось лечь под нож, читалось сочувствие. Ситуация с Ли Сыцзян послужила им утешением, поскольку они ощутили, что их-то стерилизовали «справедливо», кроме того, после стерилизации сексуальная жизнь представлялась им в оптимистичном свете. Когда они ели яблоки, предложили одно и Цянь Сяохун, но той показалось, что их приветливость не так бесхитростна, как кажется, и вежливо отказалась.

На койке рядом лежала женщина лет тридцати, по виду зажиточная крестьянка, она вольготно раскинулась на кровати и кормила ребенка грудью. Женщина не могла встать, поэтому малыш, словно поросенок, припал к ее телу и тыкался носом в грудь. Куча родных, присматривавших за ней, сновали туда-сюда непрекращающимся потоком.

– Детка, сначала залечи раны, а не то, если инфекция попадет, проблем не оберешься. А когда оклемаешься, подавай на них в суд, требуй компенсации, минимум сто тысяч юаней, ну, на худой конец восемьдесят.