Максим Бутченко - Художник войны

А секрет очков Ильича прост – они с обычными, а не увеличительными стеклами. Носит их, чтобы выглядеть солидней, а прятал, чтобы не узнал никто о желании «бати» выглядеть умнее.

– Оналитичиская заметка, – прочел вслух Ильич и выразительно посмотрел на Митьку из-под очков. Гвоздь хоть плохо учился в школе, но знает, что «аналитика», подобно «анналам», пишется на букву «а». Да, «анналы» он запомнил.

Перепуганный Митька подумал, что его сканируют российские гэбисты, и поднял ворот курки, словно продрог. Но в кабинете было даже несколько душно, оттого его неожиданное движение обескуражило коменданта. Тот поправил очки, сделал солидное лицо и нахмурил брови. Неизвестно, сколько бы еще эта пара соревновалась в том, чья физиономия серьезнее, однако Митька не выдержал первым и почти пискливо вскричал:

– Да читай уже.

– Читаю, не суетись, че ты скукожился, как мое яичко зимним вечером, – моментально с улыбкой ответил комендант.

«В ходе боевых действий в Луганской области взорвали насосную станцию в районе Молодогвардейска. В результате краны в Ровеньках пересохли. Больше двух месяцев прошло, как в городе закрыли свои филиалы все украинские банки. Не работает ни один банкомат. Для того чтобы снять деньги, людям приходится ехать в Харьков – это больше 300 км. Или в российский город Гуково, что рядом – в Ростовской области. Дефицит товаров поднял цены на местном рынке в два раза. Все крупные бизнесмены покинули город, большая часть малых предприятий не работает, а шахтеров начинают отправлять в бесплатные отпуска. Жуткий дефицит хлеба. Горожане занимают за хлебом очередь в 4–6 часов утра. При этом на руки продают не более двух буханок. Плохо работает мобильная связь. Правда, не вся – МТС периодически «лежит», а по Киевстару можно дозвониться только по ночам», – гласила «оналитика».

– Плохи дела, – пробормотал Ильич и наконец-то стянул очки с носа, засунув их в карман. Митяня, как плюшевый мишка без ваты, обмяк на стуле.

– А че, Батя, как там Россия, поможет же, а? – расслабленным голосом обратился он к шефу.

Батя закряхтел. Хотелось бы сказать, «да, конечно», но что-то маловато новостей от ростовских руководителей. Те все талдычат: держите город, сохраняйте порядок, главное – национальную гвардию не впустите. Какая там гвардия? Все, кто стреляет вокруг, – бандюки, их разборки. Вон недавно с Алексеем Мозговым, командиром армии юго-востока, не слабо сцепились. А все из-за чего? Казачки наши грабанули ликеро-водочный в Красном Луче – зашли трое при полном вооружении, сказали хозяину: тащи два по литру. Тот заерепенился. У казаков «крышу» и снесло – привязали владельца магазина к стулу и вынесли водки, сколько смогли. А когда, уже навеселе, ехали назад в Ровеньки, то «мозговые» остановили их на блокпосте – выяснять, почему те пьяные. Казаки Ильича надерзили и послали их куда подальше, вырвались с блокпоста, а за ними погоня. Уже в окрестностях Ровенек ополченцы постреляли друг в друга, положили парочку с одной и другой стороны. А местные жители слышат – АК строчит, и думают, что «правосеки» наступают.

– Пусть так думают, боятся, – рассуждал Ильич. – Слишком тихо в городке, поэтому нужно ввести комендантский час, а потом пару раз его специально нарушить. Ребята недавно поставили гранатомет в районе шахты № 71 и давай в поле стрелять. После 20–00 уже тихо, мало кто на улицы выйдет – а в поле так громыхает, что на полгорода слышно.

А пока хмурый Ильич сидел в мэрском кабинете. Лампа все так же нервно подмигивала. Митяня легонько помахивал ногой. А в воздухе две мухи непрестанно кружили, сплетаясь в воздухе телами и разлетаясь по сторонам, словно танцевали мушиное страстное танго.

– Решил. Давай сзывать на завтра городское собрание, будем поднимать боевой дух, – сказал Батя.

И ударил по севшей на столе мухе. А если подробнее, то дело было так: первый заместитель встал с кресла, раздался хлопок по мухе, и довольный Гвоздь, как в школе, пальцами пуляет в Митьку изуродованный трупик черного как смоль насекомого.

На следующий день площадь перед горисполкомом гудела нагревающимся бойлером в первые холодные дни. Собралось человек сто.

– Разной масти, – как сказал бы усатый казак. Но он этого не сказал, потому что у него никто не спрашивал, а без надобности не говорил – так его научили в местах, не столь отдаленных.

А ровенчане гомонили, словно на утреннике в детском саду.

– Американцы виноваты, разжигают войну, а их пособники в Киеве продались за доллары, украинской экономике хана, долги ее съедают, – деловито говорила бабуля, укутавшись в ситцевый платок, своей соседке.

– Ага, мы потерпим. Москва не сразу строилась. Главное, что будем жить без фашистов и олигархов. Вот скоро Россия начнет нам деньги выдавать. В рублях. Ну и что? Главное, что мы выживем. А газ – будет у нас, а вот Киев замерзнет, – поддакивала ей худая женщина с короткой прической.

Толпа гудела, но все ждали выхода главного героя – коменданта. С серо-железных небес, словно простреленных пулями, просачивались капли дождя. Погода стояла мерзкая, но народ не расходился. А все потому, что люди Донбасса долго жили без идеи. Не было связывающего замысла, который бы, подобно клею, скреплял общество одной сутью. Никто не говорил: «А давайте создадим национальное государство, в нем будут украинцы. Или давайте станем в евразийском мире маяком, светочем духовности, “русским миром”».

Ничего из перечисленного не приживалось в Донбассе. Не было почвы – ни для национального освободительного движения – слишком много национальностей намешано, ни для духовности.

С 1950 годов на восток Украины пригоняли русских, украинцев, татар, армян, бывало прямиком из колоний – под досрочное освобождение. Старожилы помнят, что на шахте из десяти человек звена – восемь бывшие заключенные, а горный мастер (или десятник, как раньше говорили), их непосредственный начальник, боялся им слово лишнее сказать.

С послевоенных лет в регионе проходил некий советский эксперимент – этническое обезличивание. Кроме пары песен о шахтерах, на Донбассе не было своей, уникальной культуры, глубокого ряда символов и знаков, которые отличали бы жителей шахтного края от остальных. Национальные особенности и любое своеобразие человека стирались, словно ластиком. Они, люди, теперь рабочий класс, однообразным стройным шагом идущий на завод или шахту. Даже со стороны педагогов всячески поощрялось незнание своего происхождения, корней, если они выходили за рубежи Донбасса. Обезличенные люди жили в обезличенных городах. Особо строго советская власть требовала типового подхода – в архитектуре, в названии улиц. Действовали одни-единственные правила во всем. Стоит приехать в какой-либо провинциальный городишко в Луганской области, и не найдешь ни одного интересного старого здания.