Бобби Пайрон - Стая

– Жаль. – Рудик отвернулся.

Дверь вагона открылась. Коснувшись двумя пальцами края шапки, Рудя развернулся и вышел на платформу. Не оглядываясь, он побрел по коридору.

Больше я его не видел.

День за днем валил снег. Милиция гоняла детей и бомжей из метро. Беспризорники исчезли с городских улиц, устроившись у теплых труб под землей. Бомжи спали в подъездах жилых домов. В мусорные баки за ресторанами и кафе, где я раньше добывал еду, набился снег. Все, что мы ели, заледенело.

Мы все больше уставали, мерзли, злились. Иногда мне хотелось уснуть в теплом вагоне, и мысль о том, что нужно выходить на жгучий холод, под снег, идти против ветра и искать еду для всех нас, выводила меня из себя.

– Почему вы сами не можете найти себе еду? – закричал я на псов.

Стоял вечер, я копался в заснеженном мусорном баке. Ушастик заскулил. Везунчик махнул хвостом.

– Если бы не вы, я бы уже растолстел. – Я схватил гнилую картофелину и бросил ее в Ушастика.

Картофелина отскочила от его бока и покатилась по снегу. Месяц тут же бросился к ней. Везунчик залаял от восторга: он решил, что я придумал новую игру.

– Я не шучу! – рявкнул я.

Мамуся и Луна обеспокоенно уставились на меня.

– Вы разленились! Вы ленивые, глупые псы! – Я принялся швырять в них мерзлой морковкой, луком, костями, хлебом.

Собаки вскоре поняли, что это не игра. Они отшатнулись, испугавшись моего гнева. В их глазах читалась мольба.

« Прекрати », – сказал Дымок.

– Ах, значит, теперь ты решил поговорить со мной! За эти месяцы и слова не произнес, а теперь командуешь!

Я изо всех сил швырнул в Дымка замерзшим кочаном капусты. Кочан попал ему в голову. Вскрикнув от боли, Дымок отпрыгнул назад. Псы уставились на меня, будто я был каким-то чудовищем с алыми глазами. Я больше не был их Мальчиком, не был одним из них. Я стал Чужим.

Дымок, встряхнувшись, смерил меня холодным взглядом.

– Я… – Слова замерзли у меня в горле.

Дымок отрывисто гавкнул и потрусил к выходу из переулка. Псы смотрели то на него, то на меня. Я стоял на кучке мусора, присыпанной снегом, лицо у меня раскраснелось, я дрожал.

Отчаяние и мысли о прожитых днях и днях, которые еще предстояло прожить, охватили меня.

– Уходите! – рявкнул я. – Просто убирайтесь вон! Вы мне не нужны!

Псы прижали уши, поджали хвосты и уныло побрели вслед за Дымком.

Я смотрел на огромное, лишенное моих псов пространство вокруг. Я упал на колени, задыхаясь. Я ждал. Я смотрел. Конечно, они вернутся. Везунчик будет улыбаться и вилять хвостом, Мамуся слизнет слезы с моего лица, Ушастик запрыгнет мне на колени, и в глазах у них – у всех, даже у Дымка, – будет написано: «Мы простили тебя».

В переулке подул ветер, и я слез с кучи мусора. Свинцовое небо давило на меня.

«Сейчас они вернутся», – мысленно повторял я.

Небеса разверзлись, повалил снег. Я забрался в пустую картонную коробку и свернулся клубком. Я прижал колени к груди и принялся раскачиваться взад-вперед.

Послышались чьи-то тихие шаги.

Они вернулись!

– Простите меня! Я… – Я выглянул из коробки.

На меня уставился огромный черный кот, его зеленые глаза поблескивали. Во рту кот нес крысу.

Вернувшись обратно в коробку, я спрятал лицо в ладонях.

– Я совсем один. У меня никого нет, совсем никого. – Я плакал, меня била крупная дрожь.

Вечер сменился ночью.

Проснулся я оттого, что что-то теплое и влажное коснулось моего лица.

– Мама, – пробормотал я, стуча зубами.

Я протянул руки и обнял Мамусю за шею, зарываясь лицом в ее пушистый мех. Ушастик запрыгнул мне на колени и начал обнюхивать мою шею. Луна и Месяц попытались забраться в коробку, но там не хватало места для мальчика и четырех собак. Я вылез наружу.

Переулок освещала луна, снег поблескивал, сугробы доходили мне до колен.

Псы сгрудились вокруг меня, лизали мне руки, повизгивали.

– Простите меня, – прошептал я. – Я не хотел вас обидеть. – Я гладил их одного за другим. – Вы самые лучшие псы, самая лучшая семья.

Везунчик бросил к моим ногам сосиску.

Я рассмеялся.

– У кого ты ее украл, мой маленький воришка?

Он вильнул хвостом. Глаза у Везунчика озорно поблескивали.

« Мальчик …»

Я оглянулся.

Дымок.

Его шерсть блеснула в свете луны.

« Дымок », – я протянул руку.

Впервые за все это время он ткнулся носом мне в ладонь. Я погладил его серебристо-серую голову, потрепал густой мех у него на шее. Его глаза светились желтым в лунных лучах.

« Ты наш Мальчик. Наш Мальчик ».

И я вновь обрел место в мире.

А потом, так же внезапно, как и началась, зима закончилась. Лед на реке постепенно таял, огромные льдины раскалывались на части, и их относило течением. Из подземного мира вновь восстали дети, бледные, щурящиеся в ярком свете. Груды снега в переулках таяли, выставляя на всеобщее обозрение тех, кто не смог пережить эту зиму, самую суровую зиму за последние двадцать лет.

На деревьях распустились почки. Нищие просили милостыню. Может, все радовались тому, что им удалось выжить, а может, все дело было в ласковом солнышке, но люди в Городе вновь стали щедрее – по крайней мере, на время. Прохожие бросали копейки и рубли в протянутые руки и даже иногда улыбались. Каждое утро продавцы в хлебном киоске раздавали беспризорникам вчерашний хлеб. Милиция перебралась на улицы и в парки, оставив метро нам. Даже банды увешанных цепями Ворон не приставали к малышне. Впрочем, бомжам так не повезло.

Однажды на Комсомольской площади собралось больше тетенек из церкви, чем когда бы то ни было. Их лотки и коробки запрудили всю площадь. Толпы ребятишек бегали вокруг скамеек и памятников. Кто-то прыгал на одной ноге, мальчишки барахтались в грязи – точь-в‑точь как Луна и Месяц, когда они были еще глупыми щенками. Девчонки держались стайками или ходили вместе с мальчиками постарше. Кто-то из малышей разревелся. Кто-то гонял голубей.

Мы с псами наблюдали за уличными детьми и тетеньками из церкви с подножия памятника. Мужчина, выбитый в мраморе, сжимал полу своего пиджака, вторую руку он сунул в мраморный карман. Он осматривал толпу беспризорников, точно спрашивая: « Как же так вышло? »

У подножия памятника остановилась какая-то женщина.

– Возьми себе чего-нибудь поесть, – предложила она.

– А для них еда найдется? – спросил я, указывая на своих псов.

Женщина покачала головой.

– У нас едва хватает еды для детей. Думаешь, нам еще и собак нужно кормить? – Пожав плечами, она отошла.

Я спрыгнул с подножия, покосившись на мраморного человека. Трое мальчишек на площади затеяли драку за кусок хлеба. Еще двое присоединились к ним – уже просто так, для смеха.