Эльга Мира - Улитка

После великолепной рекомендаций мы оказались в поле зрения семи пар любопытных глаз. Большинству из присутствующих на вид было от тридцати. Не ожидая такой картины, мы оба слегка растерялись. Спасением стал Ян. Завидев нас, он вскочил с кресла и кинулся навстречу.

– Бог ты мой, р-ребята! Как я рад! Надо же, нед-давно вспоминали о вас! Скажи, Сиси, сов-всем недавно!

Все та же прическа «ежик», все тоже легкое заикание при волнении… Высокий, худощавый, с очками в роговой оправе, вечно съезжающими на переносицу,

Ян походил на университетского преподавателя. Мы так и называли его за спиной – профессор. Он был самым старшим среди нас, самым умным, самым добрым и самым преданно влюбленным в Сиси. Не удивительно, что именно ему она и отвечала взаимностью, на зависть остальным. Конечно, все понимали, что рано или поздно пробьет час, когда родители потребуют от Элизабет сделать выбор в кругу себе подобных. Но пока это не произошло, парочка крепко держалась друг друга, удивляя своим постоянством.

– Правда. Кажется в прошлый четверг, когда мы с ним пересматривали старые фотографии, – кивнула Бет.

– Рыться в прошлом опасно для здоровья. – Похоже, Джудит уже начал свыкаться с обстановкой.

– Надеюсь, п-пьем, как раньше. Белое сухое? – спросил Ян с гостеприимной улыбкой. – Совиньон блан элит подойдет?

– Да вы по-прежнему жируете, черти! – иронично воскликнул мой друг.

Добродушно захохотав, Ян сжал его в крепких объятиях.

– Сейчас принесу бокалы.

– Я с тобой, помогу на кухне, – предложил Джудит. – Сиси, кто был этот славный мальчуган с совком?

– Скромный, стеснительный юноша, но умный, очень умный, – заговорщически прошептала Элизабет.

– Оставь Клауса в покое, ненасытный ты коршун.

– Потянул Ян Джу за руку, и они скрылись на кухне.

Януш Мокавецкий был поляком по происхождению и австрийцем по рождению. Он появился на свет через восемь месяцев после того, как в семьдесят пятом его отец – известный польский хирург – переехал вместе с женой из Кракова в Вену по приглашению Академии наук.

Говорили, более странной пары, чем его родители, среди польской диаспоры встречать не приходилось. Он – убежденный социалист, она – ярая католичка. Все вечера в их семье сводились к спорам на социальные и религиозные темы, как следствие – к ссорам и слезам. В этой идеологической борьбе каждый из родителей пытался затащить сына в свой лагерь, не замечая страданий ребенка. Парень вырос и ушел из дома, а после скандального развода предков, их новых браков так и не переехал ни в одну из семей. От маминого второго замужества у Яна появился сводный брат, от папиного брака – сестра. Эти милые ребятишки со счастливым детством стали единственной отдушиной добровольного скитальца, любовью, которая прежде не находила отклика.

За год до нашего знакомства с Яном Маковецкий-старший погиб в автомобильной катастрофе, а спустя всего лишь семь месяцев от рака груди угасла его некогда вторая половина. Не сумев жить вместе, они так и не научились жить врозь. Любовь никогда не спрашивает, из какого ты стана…

В один из последних дней мать позвала Януша к себе. Она долго рассказывала ему о своей молодости, о студенческих годах, о первой встрече с юношей, чьи руки обнимали так крепко, что, казалось, в мире не существует бед. Рассказывала о замужестве и о счастье в глазах супруга при вести о появлении первенца. Женщина говорила и говорила, боясь остановиться, словно с окончанием рассказа могла оборваться нить прошлого, исчезнуть образы родных, которых сильно любила.

– Я шла за Богом, но, похоже, Бога не было во мне, – вдруг разрыдавшись, воскликнула она.

– Перестань, мам.

– Хорошо… Я так рада видеть тебя, – подавив рыдания, совсем тихо произнесла измученная болезнью женщина, – а теперь посиди со мной. Знаешь, милый, я очень любила твоего отца. Только поняла это слишком поздно. – Отведенный взгляд, дрогнувший голос. – Прошу, не суди нас строго. Не забывай, но хотя бы прости. – Слезы текли по впалым щекам.

Не в силах больше сдерживаться, Ян кинулся к матери, такой взрослый и такой одинокий.

Она никогда раньше не чувствовала с ним близости, не разговаривала по душам, не знала о его желаниях или мечтах… А сейчас этот молодой мужчина прижимается к ней, словно маленький мальчик. Как глупо прошла жизнь! В чем был ее истинный смысл? В отстаивании идей, в суматохе событий, в экстазе, переплетении тел, в агонии родов, в покаянии и терзаниях? В чем бы он ни был, теперь узнавать поздно. «Нет времени!» – какое страшное выражение, холодящее душу своей безнадежностью. Проще умереть, чем чувствовать его. Так далеко становятся реальные объекты, и приближаются тени. Тени, длиной в вечность…

Могут ли быть крепче объятия, чем у людей, которые, обретя друг друга внезапно, прощаются навсегда? Хотелось бы верить, что нет, иначе грош тогда цена Человеку Чувствующему.

ГЛАВА 2

Новая компания Сиси оказалась приветливой и добродушной. Продефилировав мимо зеркального шкафа, чтобы незаметно взглянуть на свой сногсшибательный наряд, я уселась поудобнее на просторном кожаном диване и стала рассматривать собравшихся.

Стас – невысокий блондин с открытым умным взглядом и густой копной слегка вьющихся волос – хирург, кандидат наук. Настасья – его девушка, миниатюрная, очень приятная и мягкая в общении – биолог. Стас и Настя славяне, как и я, чем нравятся мне еще больше. Мы будто в одной упряжке. Богдан и Роман – болгары из диаспоры, приехали по обмену опытом. Девушка с длинной электронной сигаретой, занявшая кресло, в своем мужском костюме напоминала Жорж Санд, так и буду ее звать. Она, скорее всего, феминистка или лесбиянка, или то и другое вместе. Сиси любит собирать у себя разных оригиналов, похожих не то на мужчин, не то женщин. Глаза у Жорж Занудки слишком выпуклые, как будто лягушачьи – блекло-зеленые. Мелкие, в них по лодыжку – никакой глубины. Может, обкурилась? Да какая мне разница!

Разговор, прерванный нашим вторжением, возобновился. Я попыталась вникнуть в суть, но в этот момент со второго этажа спустился человек, полностью поглотивший мое внимание. Аркадий – милый и добрый друг, чистая душа. Его, пожалуй, единственного искренне хотелось видеть в этом давно покинутом мною доме. Аркадий был писателем. Не просто заурядным графоманом, бумагомаракой, позером, с претензией на оригинальность, вовсе нет! Гениальным творцом с уникальным стилем. Такие, как он, встречаются раз в поколение – глубокий, разноплановый, с сюжетами, держащими в напряжении до последних страниц. Неординарные повествования, искусно сплетенные из лирики, юмора, философской печали и человеческой тоски, освобождали читателя от витиеватости фраз ради истинной цели – услышать каждое биение сердца, прочувствовать каждый оргазм, прожить каждый предсмертный хрип.