Ю Несбё - Немезида

Я шепотом говорю в ответ, что я крал, лгал, торговал наркотиками, развратничал, давал волю рукам. Но я никогда никого не убивал. Я ранил женщину в Гренсене, но то был несчастный случай. Свет звезд проникал сквозь обшивку самолета.

«Один грех… – шепчу я. – Я согрешил против той, которую любил. Может ли и он быть прощен?» Но стюардесса уже ушла, а посадочные огни горят со всех сторон.

Это случилось в тот вечер, когда Анна в первый раз заартачилась, а я стал настаивать, запер дверь. Такого чистого товара в руках никогда не держал. Но курить его – только удовольствие портить. Она брыкалась, но я сказал, что дело решенное, и приготовил шприц. До этого она никогда не ширялась, я сам вколол ей дозу. А это гораздо сложнее, чем самому колоться. После двух безуспешных попыток она посмотрела на меня и медленно произнесла: «Я уже три месяца чистая. Я спаслась». – «Добро пожаловать в прежнее состояние», – ответил я. Тогда она издала короткий смешок и сказала: «Я тебя убью». Третья попытка удалась. Зрачки у нее раскрылись, медленно, словно большой цветок розы, и кровь с глухим звуком закапала на ковер. Потом она запрокинула голову. А на следующий день позвонила мне и попросила повторить процедуру. Шасси заскрипели по асфальту. А ведь мы могли бы сделать эту жизнь прекрасной, ты и я. Если бы следовали моему плану, в этом и заключался смысл. А в чем смысл всего этого, я понятия не имею.

Согласно протоколу вскрытия, десятимиллиметровая пуля пробила Альфу Гуннеруду носовую кость. Осколки кости вместе с пулей прошили тонкую перегородку перед мозгом и практически полностью разрушили таламус, лимбическую систему и мозжечок, затем пуля вышла через заднюю часть черепа и пробила асфальт, еще недостаточно затвердевший после укладки АО «Дорожные покрытия» за два дня до происшествия.

День выдался унылый, короткий и по большому счету никчемный. Нависшие над городом свинцово-серые облака, грозившие разродиться дождем, так и не выдавили из себя ни капли, а случайные порывы ветра тревожили лишь газетные полосы на стенде перед магазинчиком «Фрукты и табак Элмера». Заголовки свидетельствовали, что народу стала надоедать так называемая война с терроризмом: сам термин уже приобрел слегка одиозное звучание как предвыборный лозунг, к тому же момент был упущен, ведь никто не знал, куда же подевался главный виновник. Кое-кто полагал даже, что он умер. Вот почему газеты снова стали предоставлять свои полосы звездам телевизионных реалити-шоу да зарубежным знаменитостям второго ряда, благожелательно отозвавшимся о норвежцах или о планах королевской семьи на отпуск. Единственное, что нарушило монотонную будничность дня, так это сообщение о разыгравшейся накануне драме в районе Пакгауза, когда объявленный в розыск убийца и торговец наркотиками поднял оружие на полицейского, но был убит до того, как сам успел выстрелить. По словам начальника Наркотдела, на квартире убитого обнаружено большое количество героина. А шеф Отдела по расследованию убийств заявил, что дело об убийстве, в котором, возможно, замешан тридцатидвухлетний подозреваемый, выделено в разряд особо важных. Правда, газета, позже других подписанная в печать, успела сообщить, что имеются серьезные улики и против другого человека. И что, как ни странно, полицейский, убивший наркодилера, чуть более года назад при схожих обстоятельствах застрелил неонациста Сверре Ульсена у него дома. Полицейский отстранен от исполнения служебных обязанностей до окончания расследования инцидента Службой внутренней безопасности. Газета приводит также слова начальника Управления уголовной полиции, заявившего, что такова обычная практика в подобных случаях и отстранение никоим образом не связано с делом Сверре Ульсена.

Маленькая заметка была посвящена пожару на даче в Трюванне, так как неподалеку от полностью сгоревшего дома была найдена канистра из-под бензина, что дало повод полиции подозревать поджог. Однако на газетные страницы не попал рассказ журналиста, пытавшегося связаться с Биргер Гуннеруд, чтобы узнать, как себя чувствует человек, потерявший за один вечер дачу и сына.

Стемнело рано, и уже в три часа дня зажглись уличные фонари. Остановленная видеозапись ограбления в Гренсене подрагивала на экране в «Камере пыток», когда туда вошел Харри.

– Еще что-нибудь будет? – спросил Харри и кивнул в сторону экрана, на котором Забойщик удирал во всю прыть.

Беата покачала головой:

– Мы ждем.

– Пока он снова не возьмется за дело?

– В данный момент он где-то отсиживается и планирует новое ограбление. По моим представлениям, это случится на следующей неделе.

– Ты так уверена?

Она пожала плечами:

– Опыт подсказывает.

– Твой?

Она улыбнулась и не ответила.

Харри сел на стул:

– Надеюсь, я не спутал ваши планы, поступив не так, как сказал по телефону.

Она наморщила лоб:

– Что ты имеешь в виду?

– Я говорил, что только сегодня собираюсь обыскать квартиру.

Харри посмотрел на нее. Вид у нее был удивленный: она искренне не понимала, к чему он клонит. С другой стороны, Харри ведь не в Secret Service [65]работает. Он собрался что-то сказать, но передумал. Зато слово взяла Беата:

– Я хочу спросить тебя кое о чем, Харри.

– Shoot [66].

– Ты знал о Расколе и моем отце?

– О чем речь?

– О том, что это Расколь… был тогда в банке. И стрелял именно он.

Харри опустил глаза и стал внимательно разглядывать свои руки.

– Нет, – сказал он. – Я этого не знал.

– Но догадывался?

Харри поднял глаза и встретил ее взгляд:

– Мысль у меня такая возникала. И все.

– А почему возникала?

– Дело в искуплении вины.

– Искуплении вины?

Харри набрал полные легкие воздуха:

– Чудовищное преступление порой затмевает перспективу. Или, если хочешь, понимание сути того, что происходит потом.

– Что ты имеешь в виду?

– Каждый человек ощущает потребность в искуплении вины, Беата. Ты, например. И, клянусь богом, я. И Расколь тоже. Она точно так же естественна, как потребность умываться. Речь о гармонии, о внутреннем равновесии, без которого жить нельзя. Это равновесие мы называем нравственностью.

Харри заметил, что лицо у Беаты побелело. И тут же покраснело. Она раскрыла рот.

– Никто не знает, почему Расколь добровольно явился в полицию, – продолжил Харри. – Но я убежден, это из желания искупить вину. Он ведь вырос, пользуясь только одной из всех свобод – свободой передвижения. Для него тюремное заключение – единственный способ наказать себя самого. Отнять жизнь у другого человека совсем не то же самое, что отнять у него деньги. Предположим, совершив преступление, он утратил это внутреннее равновесие. Вот он и предпочел искупить вину в полной отрешенности от внешнего мира, наедине с самим собой и – если он у него есть – своим Богом.