Линдси Фэй - Тайна семи

Тебе известно, как долго я был влюблен в тебя. Но с тех пор, как ты уехала, мне удалось кое-что понять. Кое-что новое. Если слова, как ты говорила, могут быть картами, тогда моя жизнь в последнее время превратилась в одну сплошную географию, где очень трудно порой уловить отдельные буквы. Подозреваю, что ты в этом деле проявляешь больше мастерства, нежели я. Но я буду стараться.

Стремление защитить тебя так долго довлело над всеми моими мыслями, что я и не догадывался, как часто ты защищала меня. Возможно, ты просто этого не помнишь, а может, делала то же самое для всех и каждого, но не успевал я пробыть в дурном настроении и трех минут, как ты передавала мне свои новые стихи для честной оценки или же требовала, чтобы мы вместе с тобой читали сцену из «Бури». Признаю, с расстояния я смог лучше понять, что значило для меня общение с тобой. До последних дней буду благодарен судье, что ты была в моей жизни.

Полагаю, что и любить я буду тебя столь же долго. Будь у меня выбор, я предпочел бы постоянно скучать по тебе, нежели вовсе забыть о твоем существовании. Однако я должен научиться жить без тебя. И не только ради своего блага.

Примерно полгода прошло с той поры, когда я ненавидел каждого мужчину, посмевшего хоть раз прикоснуться к тебе, и это вместо того, чтобы просто наслаждаться твоей теплотой. Если б я все это время боролся за тебя, боролся с ними и своими страхами, да что там – со всем миром за твою постоянную привязанность, у меня было бы больше прав на такое чувство. Но я удовлетворился тем, что нахожусь рядом с тобой, что накопил столько моментов бесценной близости и одновременно напрочь забыл о том, что тебе ничего не известно об этой моей коллекции. А потому ты уже больше не могла потворствовать этим моим проявлениям ревности. В твою честь я возвел целые мили бастионов, но лишь в своем воображении. И никогда, ни разу не показал тебе ни одного.

Я мог бы солгать и сказать, что сейчас, когда у меня появилась женщина по имени Хелена, ставшая моим другом, ты по-прежнему можешь испытывать ко мне те же чувства. Но нет, не стану. Предпочел бы, чтобы ты бешено ревновала меня… потому как если ты ничуть не ревнуешь, значит, никогда не любила меня по-настоящему. Ну как, сможешь?.. Вероятно, ты могла любить меня только на бумаге. И только на расстоянии, равном целому океану. И чисто теоретически. С пером в руке, гадая и размышляя о мельчайших и незначительных деталях моей жизни в Нью-Йорке, подобных хлебным крошкам, которые так легко смахнуть со стола, заварочному чайнику или стиральной доске. Но этого недостаточно. Для тебя я жил подобно некоей довольно отстраненной идее. А мне хотелось быть с тобой каждый час и каждую минуту, и если тебе не хотелось от меня того же самого, во плоти, тогда ты не нужна мне больше, и дальше я буду жить, как хочу и могу. Так что теперь, думаю, даже если ты никогда больше не вернешься, я вполне смогу это пережить.

Уж не знаю, так это или нет.

У меня не осталось ни единого предмета на память о тебе, если не считать этих последних писем. Все остальное сгорело семь месяцев назад. В основном то были фрагменты драм, нацарапанных на обратной стороне рекламных объявлений и партийных листовок. Какие-то бесчисленные наброски, огрызок свечи, которую ты затушила, предварительно облизав пальцы языком. И я рад, что все это исчезло. На этот раз я сохраню только то, что ты дала мне. И как-нибудь постараюсь прожить остаток жизни самостоятельно – в глубоких раздумьях, работе, осознании ее значимости.

Как всегда, можешь просить меня о чем угодно. На протяжении довольно долгого времени я принадлежал только тебе. Но перестал хотеть того же от тебя. Не могу удержаться от мысли – то было бы довольно своеобразным погашением долга. Всецело обладать тобой.

Я мог опустить письмо в выбранный мною почтовый ящик для хранения корреспонденции. Как тогда, в последний раз. Но вместо этого развернулся и подошел к низенькому железному ограждению.

Когда я зашвырнул закупоренную стеклянную бутылку в Гудзон, она завертелась и описала в воздухе сверкающую дугу. Солнечные лучи пронзили ее насквозь, бумага внутри оставалась в целости и сохранности. На секунду даже показалось, что бутылка зависла в воздухе вопреки всем физическим законам, оказалась заколдованной, как письма Мерси. Но тут мир вновь заявил о своих правах, и бутылка с посланием погрузилась в воду, подняв небольшой фонтанчик брызг. И через несколько секунд я потерял ее из виду.

Наша река так глубока и широка, а воды ее темны.

Засунув руки в карманы пальто, я повернулся к Гудзону спиною и двинулся в город Нью-Йорк, к людям, которых знал, к тем, кто нуждался во мне; двинулся навстречу быстро надвигающимся сумеркам, которые вскоре затянут серой своей пеленой узенькие улочки.

Вскоре я напишу еще одно письмо. И оно тоже будет начинаться со слов «Дорогая Мерси», и несомненно, что, выводя каждую букву ее имени, я буду чувствовать, как она проникает в кончики моих пальцев, пульсирует в них. Письмо будет похоже на первое, но предназначено только ей. Потому что я знаю, что она для меня значит. Знаю, кто я есть. А это уже нечто.

Но не теперь. Теперь я собирался найти хоть немного тепла для себя. Немного уюта, спокойствия и утешения, а может даже, и лучик света в темноте.

Несколько дней спустя, получив краткое и недвусмысленное распоряжение от шефа Мэтселла, я приколол к лацкану медную звезду и отправился в Гробницы. Распахнул дверь в мою конуру, и там меня ждал сюрприз.

Во-первых, в кабинете произвели побелку. Уже хорошо. Со стен исчезли непристойные и оскорбительные надписи, и теперь на них не было ровным счетом ничего. Я был не слишком удивлен, поскольку Мэтселл никогда бы не смирился с таким осквернением Гробниц. Но неким таинственным образом в центре крохотной комнатушки возник симпатичный дубовый письменный стол. Простенький, но с искусно вырезанными ложбинками и листочками по периметру, а за ним красовалось удобное кресло с обивкой на мягком сиденье.

И это меня изрядно удивило.

А дальше, за столом, высились стопки книг. Дюжины, десятки книг, они неровными башнями выстроились у стены. Книги самых разных размеров, форматов и цветов. Настоящая огромная гора книг.

И это меня тоже сильно удивило.

– Слава богу, наконец-то он здесь.

Я обернулся и увидел своего друга мистера Коннела. Его квадратная приветливая физиономия так и излучала радость, пока он оглядывал помещение.

– Ты видишь эту красотищу, а, Килдер? Я же говорил тебе, он никогда не узнает, что все это сюда доставят, а сейчас готов скакать по коридорам и трясти яйцами от счастья. Так что с тебя доллар.