Энн Перри - Улица Полумесяца

Не стоит сейчас будить его. Что за ребяческое нетерпение? Лучше подождать. Как говорится, утро вечера мудренее. Возможно, здравый смысл все-таки победит, Джошуа, как обычно, поговорит с нею, и все объяснится к общему удовольствию. Но когда Кэролайн вновь проснулась от головной боли, совершенно не чувствуя себя отдохнувшей, муж уже исчез, и она вновь оказалась в одиночестве.

Старая дама тоже плохо спала, несмотря на одержанную победу. Ничто не могло изгнать поселившийся в ней холод. Она то просыпалась, то погружалась в кошмарный сон, в котором вокруг нее серело пустынное ледяное болото. Криков ее никто не слышал, а из тумана на нее таращились слепые нечеловеческие лица, не способные ничего увидеть. Ненависть. Ее засасывала всепоглощающая темная трясина ненависти. От ощущения вины старую женщину бросало то в жар, то в холод, и дрожь сотрясала все ее тело, несмотря на теплые одеяла.

Когда Мейбл наконец пришла в половине десятого с горячим чаем, старая леди еще дремала. Внезапно пробудившись, она искренне обрадовалась, увидев залитую солнечным светом комнату и знакомые, располневшие формы своей горничной, чье простое лицо не выражало ни тревоги, ни обвинения.

Впервые чай показался Марии таким желанным. Пусть даже обжигающий, но свежий и душистый, он нектаром пролился в ее пересохшее горло, принося также облегчение тяжелой голове. Пожилая леди не испытывала ни малейшего желания вставать, одеваться и встречать новое утро, однако перспектива остаться в кровати наедине с собственными мыслями казалась ей еще более невыносимой.

– Вы хорошо себя чувствуете, миссис Эллисон? – озабоченно поинтересовалась Мейбл.

– Я… нет, меня мучила бессонница. Думаю, мне лучше остаться наверху, – ответила ее хозяйка.

О боже… Служанка взглянула на нее с подобающим сочувствием.

Старая дама вдруг задумалась, как на самом деле относится к ней Мейбл. Воспринимала ли она ее лишь как источник хорошо оплачиваемой службы в приличном доме, как хозяйку, за которой надо будет присматривать до самой смерти? Живя в надежном, теплом и сытном доме Эшворда, где к слугам относились уважительно, Мейбл действительно могла чувствовать себя как у Христа за пазухой. Но испытывала ли служанка к Марии какие-то личные чувства? Возможно, лучше их и не знать. Они могли оказаться не особо приятными. А если быть до конца честной, то миссис Эллисон давала горничной мало поводов относиться к ней иначе. Хотя никто, в общем-то, не относится к слугам как к ровне: они знали свое место и не нуждались в ином отношении, которое, скорее, привело бы их в замешательство. Хотя в некоторых домах между господами и слугами могли сложиться и предупредительные, вежливые отношения, иногда сдобренные словами благодарности. Как правило, служанки пожилой дамы могли рассчитывать получить в качестве вознаграждения от хозяйки поношенные платья, которые по каким-то причинам перестали ее устраивать. Однако поскольку последнюю четверть века Мария носила траур, Мейбл вряд ли хотелось бы получить что-то из ее гардероба. Но она никогда не жаловалась – по крайней мере, не жаловалась самой старой хозяйке.

– Спасибо, – добавила миссис Эллисон.

Горничная взглянула на нее с испугом.

– За твое беспокойство, – раздражительно пояснила пожилая женщина. – И не пялься ты на меня так, словно я говорю с тобой по-китайски!

Она попыталась резко подняться, чтобы поудобнее сесть на кровати, и едва не задохнулась от пронзившей ее острой боли.

– Может, послать за доктором, мэм? – услужливо спросила Мейбл.

– Нет, спасибо, я не нуждаюсь ни в каком докторе! Дай-ка лучше руку.

Опираясь на руку служанки, Мария села на кровати и, поднявшись на ноги, с трудом смогла унять головокружение. Да, она действительно паршиво себя чувствовала. Кто бы мог подумать, что осуществление вчерашнего плана так плачевно скажется на ней самой! Ей следовало почувствовать облегчение, а не новое бремя на душе. Все-таки Сэмюэль Эллисон изгнан. И теперь она находилась в безопасности. Она добилась того, чего хотела… нет, того, что ей было необходимо. Это вопрос выживания. Сэмюэль угрожал уничтожить ее, нечаянно, возможно, но тем не менее все равно уничтожить.

Его уход, однако, не рассеял мрак. На самом деле он вряд ли даже имел какое-то значение.

Мейбл помогла госпоже одеться. Жаль, что опять пришлось напяливать траурное платье. Когда придет последний час, горничной даже не достанется в наследство ничего приличного. Вероятно, недолго уже ей ждать. Что же еще держало Марию в этой жизни? Она стара, бесполезна, и никто ее не любит. Может, лучше заказать какое-нибудь лавандовое или темно-синее платье?

– Мейбл! – окликнула старая леди служанку.

– Да, миссис Эллисон?

– Я хочу три новых платья… или, возможно, два новых платья и один костюм… юбку с жакетом.

– Одно я скоро закончу, мэм. Вы хотите три, включая его?

– Нет, забудь о недошитом! – раздраженно воскликнула Мария. – Три новых наряда. Один темно-синего цвета, другой лавандовый и третий… третий – зеленый! Да… зеленый.

– Зеленый! Неужели, мэм, вы хотите платье именно зеленого цвета?

– Ты что, глохнешь, Мейбл? Да, я хочу три платья – зеленое, темно-синее и лавандовое. Если тебе не по нраву лавандовый, то в таком случае выбери что-то близкое по цвету… бордовый, к примеру.

– Да, миссис Эллисон. – Голос горничной дрожал от недоверия. – Я принесу вам несколько образцов на выбор.

– Не трудись, просто сделай то, что сама считаешь подходящим. Я доверяю твоему вкусу.

Боже упаси Мейбл выбрать что-то нелепое, а самой ей дожить до того, чтобы успеть поносить их! Хотя неподобающее платье волновало сейчас Марию меньше всего. Вчера оно, наверное, просто вызвало бы легкое раздражение, а пару недель тому назад могло показаться настоящей трагедией. Но сегодня наряды не имели практически никакого значения.

– Позаботься об этом, – твердо добавила старая леди. – Я немедленно выдам тебе деньги.

– Слушаюсь, миссис Эллисон, – спокойно ответила Мейбл, глядя на хозяйку удивленным взглядом.

Утро выдалось поистине ужасным. Жуткая рассеянность не позволяла ничем заняться, хотя и дел-то у Марии сейчас особых не было. Их у нее, в общем-то, не было никогда. Вся ее жизнь состояла из замкнутого круга хозяйственных мелочей, не имевших никакого серьезного значения.

Ей не хотелось проводить утро с Кэролайн. Невыносимо было даже видеть ее, ведь рано или поздно она обязательно заговорит о необъяснимых и злополучных вчерашних событиях. А какое тут может быть объяснение? Старая дама думала, что легко справится с последствиями, уклонившись от разговора или даже заявив, что Кэролайн сама во всем виновата. Но теперь, когда все свершилось, Мария не чувствовала ничего, кроме черного отчаяния… и тяжкого, подобного ноющей физической боли, бремени вины.