Энн Перри - Улица Полумесяца

Она глубоко вздохнула. Никто не шелохнулся, даже не пытаясь прервать ее: все ожидали продолжения.

– Подобная героиня способна довести зрителя до эмоционального изнеможения и в то же время до глубокого сопереживания, возможно, пробудив в нем новое понимание и сочувствие… – Перед мысленным взором миссис Филдинг опять невольно всплыл образ Марии. – Ужас перед бесконечной болью может безмерно изменить жизнь любого, жестоко исказив его взгляды.

Впервые Сесиль взглянула на нее откровенно, ничего не изображая.

– Вы потрясли меня, – наконец заговорила она. – Я могла бы поклясться, что в вашу голову даже не залетала ни одна мятежная идея, не говоря уже о бунтарских сердечных чувствах. И вот вы советуете мне расшевелить самодовольное общество, заставив его почувствовать страсти Клитемнестры! – Актриса улыбнулась. – Вы способны спровоцировать поток возмущенных писем в «Таймс» и осуждение архиепископа, не говоря уже о немилости королевы, если намекнете на то, что даже сама мысль об убийстве мужа могла бы быть допустимой! – В ее голосе вновь появился насмешливый оттенок. – Джошуа, милый, вам лучше поосторожнее вести себя с дочерями вашей супруги! – заявила Антрим и затем снова повернула голову к Кэролайн. – У вас ведь только дочери, не так ли? Да, конечно, дочери… причем одна из них вышла замуж за полицейского, несмотря на все сложности такого выбора… Я помню его. Ради бога, милый Джошуа, не приносите их в жертву богам, иначе ваша жизнь может резко оборваться с ножом в сердце! Не будите спящую тигрицу, скрытую в душе вашей спокойной и благопристойной на вид женушки.

– Да, в тихом омуте… – самодовольно произнес Филдинг.

Он лишь на мгновение – с видом собственника – положил руку на плечо жены, но она все равно испытала приятное волнение.

Дверь открылась, и к присутствующим присоединился Антон Беллмейн, все еще одетый в костюм Полония. Размазанный грим на его лице ничуть не умалял торжественности и даже придавал более весомое впечатление самому появлению актера.

– Замечательно! – сияя, воскликнул он, обращаясь ко всем, но взгляд его устремился на Орландо. – Замечательно, мои дорогие! Вы превзошли самих себя. Сесиль, вы довели Гертруду до совершенства! Мне еще не приходилось видеть ее в столь вызывающем симпатию свете. Вы заставили меня поверить в то, что она не осознавала, что делала, пока не стало слишком поздно… я видел женщину, запутавшуюся в собственных чувствах. Пробили старика на слезу.

– Благодарю, – снисходительно бросила мисс Антрим, улыбнувшись, но во взгляде ее мелькнула странная уязвимость. – Если моя Гертруда смогла тронуть вас до слез, то я чувствую, что способна сыграть все, что угодно.

Беллмейн повернулся к Орландо. Выражение его лица смягчилось, озарившись чистейшей радостью.

– И ты, мой мальчик, был великолепен. Я с трудом могу выразить это словами. У меня возникло ощущение, что я впервые видел настоящего Гамлета. Тебе удалось увлечь меня новым видением этого образа, показать мне безумие и страдание обманутого принца, превзойдя даже магию шекспировских слов, и повергнуть меня в чувственную реальность, совершенно измучившую и очистившую в итоге мою грешную душу. Поистине трагический катарсис! Я стал другим человеком, – он беспомощно развел руками, показывая, что слов у него не осталось.

Кэролайн поняла, о чем именно он говорил. Ей тоже довелось пережить новые и более сложные чувства. Она вдруг осознала, что согласно кивнула, поддерживая суждение руководителя труппы. Готовность к согласию породила разбуженная душевная честность, и меньшее ее уже не устраивало.

Сесиль взглянула на нее, спросив с явным надрывом в голосе:

– Вы рады, миссис Филдинг, что вас тоже так измучили? Во время вашего предыдущего визита мне показалось, что вы склонялись к необходимости цензурных ограничений – по крайней мере, в отношении некоторых откровений. Исключая безответственность крика о пожаре, когда его нет, и создание паники, или поддержку преступления, или ложных оговоров, вы могли бы согласиться, что ограничение мысленных образов является абсолютным злом? Искусство должно быть свободным, если свободен человек. Отсутствие роста является началом смерти, пусть и медленной смерти, возможно, затянувшейся не на одно поколение.

Она с предельной откровенностью взирала на Кэролайн. Это был вызов, не укрывшийся от понимания всех собравшихся в гримерной. Возможно, триумф Орландо вызвал в его матери необходимость самоутверждения. Кому же легко отказаться от статуса непревзойденной примы!

Все ждали ответа миссис Филдинг.

Она мельком глянула на Джошуа. Ее муж улыбался. Он не мог вступить в разговор, отобрав у нее возможность ответа, и ей опять нужно было высказаться честно. Она надеялась, что не разочарует и не смутит его, но не собиралась кривить душой, создавая себе почву для дальнейших страданий. Кэролайн подумала о своих дочерях, о Джемайме, о старой свекрови, беспомощно сутулившейся дома в кровати…

– Разумеется, отсутствие роста равносильно смерти, – произнесла она и почувствовала справедливость этих слов, – но мы растем с разной скоростью и иногда в разных направлениях. Не стоит пытаться вести глобальную дискуссию, чтобы оправдать частные предпочтения.

– Вы были готовы к этому! – быстро парировала Сесиль. – По-моему, вы сдаете позиции. Так как бы вы поступили с цензурой… в общем и в частности? По вашим словам мы уже поняли, что вы можете одобрить убийство мужа Клитемнестрой, убийство детей Медеей и женитьбу Эдипа на собственной матери, также родившей ему детей. Великий боже, моя дорогая, что же, интересно, вы не можете одобрить?

Миссис Филдинг почувствовала, как вспыхнуло ее лицо.

– Это все трагедии, и описаны они также трагически. Можно испытывать глубочайшую жалость к главным героям, постигнув, как такое могло случиться, и возможно, даже восхищение их смелостью или честностью, с которой в итоге они встречают их судьбу, какой бы гибельной она ни оказалась.

– То есть все справедливо, если сохранены эти ценности? – изумленно сказала Антрим.

– Чьи ценности? – уточнила Кэролайн, почувствовав ловушку. – Разве не о них вы хотели узнать?

– Ловко! – Сесиль успокоенно улыбнулась. – Если б вы ответили мне, что они определяются обществом, культурой или даже Богом, то я спросила бы вас, о каком Боге идет речь. И о какой части общества. Моего? Вашего? Нищих на улице? Вдовствующей королевы, дай ей Бог здоровья? Или мистера Уайльда… чье общество, безусловно, отлично от большинства людей!

– Это зависит от вашего собственного суждения, – ответила миссис Филдинг. – Но принятые нами ценности станут основой жизни для нового поколения. И я сомневаюсь, что кто-нибудь может решить эти вопросы за нас. Никто, однако, не может освободить вас от ответственности за сказанное, в какой бы форме оно ни выразилось. И чем лучше мы способны выразить свои чувства, используя красоту или волнующий тембр нашего голоса, тем тяжелее возложенная на нас ноша. Наши дарования необходимо использовать с мудростью и огромной осторожностью.