Энн Перри - Улица Полумесяца

Одну или две фотографии он назвал бы хорошими, хотя и с претензией на театральность. Питт буквально узнал позы, скопированные, казалось, прямо со сцены. На одной явно запечатлели Офелию – не подобную карикатурному образу Сесиль Антрим, а полную жизни и неистового волнения, на грани безумия. И все же эта картинка выглядела очаровательно. Так же, как и ее темноволосая героиня, лет двадцати, не больше, с большими распахнутыми глазами. Ее пухлые губки были приоткрыты в легком чувственном возбуждении.

Еще несколько снимков явно тяготели к воссозданию Артуровских легенд, напомнив Питту работы прерафаэлитов, определенно романтически настроенных. Фон одной из фотографий, где освещение играло более важную роль, привлек внимание Томаса. В центре открытки стояла на коленях молодая девушка в каком-то молитвенном бдении. На алтаре – потир и рыцарский меч. Она вызвала у полицейского в памяти образ Жанны д’Арк.

На другой фотографии женщина в отчаянии вскакивала на ноги, словно укрывалась от зеркала, по-видимому, изображая Волшебницу Шалотт.

А третий образ, наверное, почерпнули из древне-греческой театральной классики, запечатлев ритуал принесения в жертву юной девы. На всех трех снимках в качестве декорации очень уместно использовалась резная деревянная колонна. Она придавала им богатство текстуры, поскольку игра света и тени подчеркивала повторяющийся узор резьбы.

Питт видел этот узор прежде, но не сразу вспомнил, где именно. Наконец память выдала ему нужное место. Он проходил мимо такой колонны в театре, когда шел к заднему выходу из гримерной Сесиль Антрим.

– Где вы купили эти фотографии? – громко спросил он Хэдфилда.

Тот даже не поднял глаз от списка, который писал.

– Ну что еще вам нужно? – устало буркнул он. – Какое очередное преступление вы там пытаетесь пришить мне?

– Откуда у вас серия этих снимков? – повторил суперинтендант. – Кто их принес вам?

Хэдфилд положил перо, брызнув чернилами на лист, и чертыхнулся. С сердитым видом он подошел к Питту и взглянул из-за его плеча на фотографии.

– Не знаю. Какой-то молодой фотограф, вообразивший, что сможет заработать на них пару шиллингов. И что же тут непристойного? – спросил он саркастическим тоном. – Какое же мерзкое оскорбление человечности и культуры вы в них усмотрели? У вас развращенное воображение. По мне, так все тут невинно, как чашка чая.

– Кто принес их вам? – с металлом в голосе гневно повторил Питт, хотя на душе у него скребли кошки.

Ему не хотелось слышать ответ, почти наверняка подтвердивший бы его подозрения.

– Откуда мне знать! Неужели вам взбрело в голову, что я спрашиваю имена и адреса каждого молодого любителя, заявившегося ко мне с горсткой снимков? Это приличные фотографии. Ничего плохого в них нет. Ну, я и купил их. Честная сделка. О чем тут еще толковать?

– Опишите его!

– Описать его?! Вы свихнулись или с рожденья такой? – Торговец чертовски оскорбился. – Это был просто молодой парень, вообразивший себя фотографом. И, пожалуй, как фотограф он совсем не плох.

– Высокий или малорослый? Брюнет или блондин? Опишите его! – процедил Томас, сжав зубы.

– Ну, высокий! Блондин! Да в них же нет ни капли непристойности! Подобные фотки вы можете найти по всему Лондону… по всей Англии. С чего вдруг вы к ним прицепились?

– Он видел у вас другие открытки? Типа той, где Офелия прикована к лодке?

Торговец помедлил с ответом, и Питт мгновенно понял, что именно Орландо приносил эти фотографии и видел открытку Кэткарта, на которой была изображена его мать. До сих пор суперинтендант цеплялся за надежду, что это мог быть Беллмейн или даже, по какому-то таинственному стечению обстоятельств, Ральф Маршан, продолжавший свой крестовый поход против порнографии.

– Инспектор Телман! – резко произнес Питт, повернувшись к своему коллеге.

Тот вздрогнул, рассыпав по полу пачку фотографий.

– Да, сэр?

– Ступайте найдите поблизости констебля, и мы выставим здесь охранный пост. Похоже, нам придется продолжить допрос на Боу-стрит.

– Ох, ну ладно! – ворчливо бросил продавец. – Может, он и видел ту картинку. Но я не уверен!

– Как его фамилия? – вновь повернулся к нему Томас.

– Я должен заглянуть в свои записи.

– Давайте, и поживей!

Бормоча что-то себе под нос, Хэдфилд вернулся к конторке и спустя несколько томительно безмолвных минут направился к Питту, помахивая какой-то бумажкой. Имени там не было – только сумма денег, краткое описание фотографий и дата, предваряющая на два дня ночь убийства Кэткарта.

– Благодарю вас, – тихо сказал Питт.

Выражение лица Хэдфилда доходчиво выразило те слова, которые он не посмел сказать.

Томас выдал ему расписку в обмен на снимки, которые, на его взгляд, несомненно, сделал Орландо Антрим, и на товарный чек с важной датой.

Улица встретила полицейских пронизывающим холодным ветром.

Телман вопросительно глянул на начальника.

– Орландо Антрим, – удовлетворил суперинтендант его молчаливый интерес. – Он заходил сюда за два дня до смерти Кэткарта. Если он видел ту открытку с изображением его матушки и, возможно, еще какие-то, то что, по-вашему, он мог почувствовать?

Сэмюэль страдальчески сморщился, явно показывая, какие противоречивые чувства охватили его.

– Я не знаю, – промямлил он, споткнувшись и сойдя с тротуара на мостовую, чтобы пересечь улицу, после чего мрачно добавил: – Точно не знаю.

Питт попытался поставить себя на место Орландо. Сесиль была актрисой. Ее профессия предполагала откровенное изображение чувств перед публикой и вызывающее поведение, пробуждавшее людские страсти. Должно быть, сын привык к этому. Но мог ли он воспринять благосклонно эту открытку?

Гротескное изображение Офелии так ясно отпечаталось в памяти Томаса, что ему не понадобилось даже вынимать снимок из кармана. Женщина, в прямом смысле слова прикованная цепями, но изображавшая тем не менее вспышку сексуального наслаждения, словно ее возбуждала не свобода, а именно такое рабское положение. Это предполагало, что она жаждет отдаться в руки жестокого властителя, жаждет вынужденного подчинения. Изображая вожделение в лодке, модель лежала в приподнятых юбках, открывавших разведенные и согнутые в коленях ноги. Такой образ, безусловно, не мог навести на мысль о каких-то нежных чувствах, тем более о любви.

Если б Питту, по какому-то невероятному случаю, довелось увидеть в таком виде свою мать, он мог бы испытать лишь безмерное возмущение. Даже сейчас, просто шагая по тротуару с нарастающей скоростью, Томас не мог позволить такому образу возникнуть перед своим мысленным взором. Это осквернило бы сам источник его собственной жизни. Он видел в матери женщину совсем другого рода, и, по его разумению, она искренне любила его отца. В детстве ему частенько приходилось слышать, как они вместе смеялись, видеть, как они целовались и как смотрели друг на друга… Живя с ними, он познал, каковы природа и проявления любви.