Адам Робертс - Стеклянный Джек

Железо, что Улановы
Добывают со дна
Колодца гравитации.

Угольною рыбой
Оно на дно осядет
Колодца гравитации.

Из него сотворят
Не товары, не приборы,
Но сам Закон.

Собирать железо
Властители жаждут
С целью неблагою.

Сотворен мечом я,
В белом закален огне,
Охлажден пустотой.
Собирать железо
Послан я со дна
Колодца гравитации.

Угольною рыбой
Оно на дно осядет
Колодца гравитации.

Из него сотворят
Не товары, не приборы,
Но сам Закон.

Трое мужчин на вершине башни —
Белой и в милю высотой:
Речи странны, и отсчет разлажен;
Небо им стало безумной мечтой.
Фундамент башни треснул мгновенно
Кровавым огнем и ревом «жги!».
Они падали вверх, в объятья Селены,
Земли тяготению вопреки.

Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Неуемная пчелка бросить улей должна,
Коль хочет счастья она.

Двое мужчин добрались до цели
За шесть ночей без единого дня:
Мерзлая плоскость, черные щели,
Безвоздушная западня.
Пыль растолок невидимый пестик,
Сутки длиною как две недели,
В броне и шлемах ютились вместе
В кораблике утлом в форме скудели.

Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Нечестивая пчелка бросить улей должна,
Коль хочет счастья она.

Остались следы на песчаной глади.
О лунная ночь, в черноту одета!
Ты равнодушна к теплу и хладу,
Ты нечувствительна к тьме и свету.
Измерили горы до самых пиков,
Пепельный грунт для сева вспахали,
Смотрела Земля, помрачившись ликом,
Как дети серебряный плод вкушали.

Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Бессердечная пчелка бросить улей должна,
Коль хочет счастья она.

Один же из них отправился прямо
За море, за холм и за все рубежи,
Туда, где небо – тюремная яма,
Где мрак никогда не будет обжит;
Взглянул на безбрежную гладь пустыни,
Куда не ступал человека сапог,—
Одни лишь кратеры в лунной стыни,
Один бездыханный лунный песок.

Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Но пчелка без улья будет страдать и умрет,
Как бы ни был высок полет.

Он был одинок. Он смотрел кругом
На пустошь, бесцветную, словно ил,
И думал: «А стань весь песок стеклом,
Громадную линзу я б заполучил!
Какой бы открылся мне дивный вид
На мир и на весь человечий род!
Ах, я б увеличил атом любви,
Открыл бы духовный кислород!»

Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Но пчелка без улья будет страдать и умрет,
Как бы ни был высок полет.

Тот, кто безоблачный взгляд обрел,
Знает: видна сквозь вакуум суть.
Тот, кто дальше других забрел,
Прочь от родных устремив свой путь,
В линзе, белеющей, словно иней,
Видит Луны перевернутой пасть.
Радость – парабола: на вершине
Жаждет вернуться, то есть упасть.

Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Но пчелка без улья будет страдать и умрет,
Как бы ни был высок полет.

Есть люди, которым неизбывный Кодекс Улановых не по нутру.
Они говорят, мол, наши вожди нас тиранят и нам же врут,
Но я скажу: бедняка с богачом вместе свести – благородный труд,
Поскольку богач нуждается в лучшей защите!

Нас триллионы, мы здесь повсюду от Юпитера до Венеры;
Трений не избежать, потому нужно принять заранее меры;
Само собой, одни из нас в жизни не перейдут барьеры,
Ну а кто перейдет – вы не взыщите!

Я рос в пузыре в четыре тысячи метров в ширину
В компании всевозможной флоры в вечную квазивесну,
Я вырос с фермерской гордостью, суровой, как в старину
(Потом эта гордость смылась моей кровью).

С хрупкими костями, но длинноног и длиннорук,
Я знал все о садах до того, как издал осмысленный звук.
Светило бы солнце да стена не протекла бы вдруг,
И я бы трудился тяжко, но с любовью.

Наши безногие коровы умели парить и жевать траву,
Все было предельно четко и ясно – кто я и зачем я живу.
«Жить», «любить», «трудиться» одним глаголом я назову,
Он превращает в народ бестолковую свору.

Потом пришли Чужаки. Они хотели наш лед загрести,
Пили наши сливки и виски, ели фрукты до сытости.
Надравшись, отправили всех коров «попастись на Млечном Пути»
И стали насиловать и убивать нас без разбора.

Вскоре они пресытились, притомились и стали скучать —
Нажрались, напились, натрахались, но главное ведь начать,
И вот они режут наших детей, а дети уже не могут кричать,
И кровь возбуждает лучше любого вина.

Они кайфуют от бойни, глаза горят греховным огнем,
Капли крови в невесомости на лице оседают моем;
А Чужаки пытают нас: боль – и спорт, и награда в нем;
И чашу агонии пьет мой народ до дна.

Они ушли внезапно – и столь же неистово, как пришли;
Нас было пять тысяч, мы свой мир от чужих не уберегли;
Из сотен выживших каждого либо резали, либо жгли,
И, кроме меня, никто из семьи не спасся.

Одни говорили, нужно бежать, другие – что нужно возделать сад:
Да превратится в святой компост всякий мертвец, сестра или брат,—
Один я твердил: предайте Закону тех, кто в убийстве виноват,
Один я ушел в итоге на космотрассу.

Помимо прочих злодейств Чужаки разрушили порт и док,
Лишь полтора года спустя торговец залетел в наш мирок;
Я ждал, я пел общинные песни, я исправлял что только мог —
Но сердцем уже летел в далекие сферы.

Упросил довезти меня до Хаага; там нанялся на грузовик,
Работал полгода, пошел по новой – работать-то я привык;
Чего бы ни требовал владелец, мы находили общий язык,
Так я стал одним из племени Инженеров.

Откладывал сколько мог, хотя платили мне с гулькин нос,
Кого бы я ни встречал, всем задавал один лишь вопрос
И понял, куда нужно идти, чтобы желанье мое сбылось
И понесли преступники наказанье.

Я был на Луне в тот день, когда последний контракт истек,
Сел в капсулу, вздохнул и Солнцу помолился чуток,
Погнал туда, где по Сети СисАдмины гонят Закона ток,
Чтоб рассказать о Чужаков группировке,