Мариша Пессл - Ночное кино

– Вы оба хорошо выглядите. Ой. – Она сдернула перчатку и показала внутреннюю сторону правого запястья с маленькой татуировкой. Одно-единственное слово.

Посмею?

– Чтобы я никогда ее не забыла. – Она прикусила губу, нервно глянула на Хоппера. – Ты же не против, нет?

Он покачал головой:

– Сандре бы понравилось.

– Я ходила в «Восставший дракон». Но этот мужик, с которым мы говорили, – Томми? Он вернулся в Ванкувер, татуировал другой. Больно было – словами не передать. Но оно того стоило.

Про татуировщика Томми я напрочь забыл. Значит, Галло и его спровадила .

Мою гримасу Нора приняла за неодобрение.

– Я так и знала, что тебе не понравится. Но она же крошечная. И можно замазать гримом. И до свадьбы я сто раз успею ее свести.

– Какой свадьбы? – насторожился я.

– Когда-нибудь. Если у меня будет свадьба. Но, Вудворд, ты меня выдашь замуж? Я тут подумала – некому меня выдавать.

– Хорошо. При условии, что это будет через двадцать лет, не раньше.

В итоге мы пили и голосили до пяти утра: из «Одеона» ушли в Чайнатаун, на водопой без названия в автоматической прачечной, куда регулярно захаживал Хоппер; оттуда в ночной клуб, где подруга Норы Максин работала хостесс; а оттуда в какой-то дешевый кабак на Эссекс-стрит, где резались в пул и оккупировали музыкальный автомат, игравший «Нас разлучит любовь» «Джой Дивижн» («Это наш гимн», – сказала Нора, когда Хоппер, демонстрируя замечательные танцевальные навыки, кружил ее по пятаку). И оба рассказали, как прожили два месяца после распада нашей могучей стайки, гонявшейся за правдой о Сандре и Кордове.

Нора исполнилась решимости завоевать малые нью-йоркские подмостки и чередовала прослушивания по объявлениям из «За кулисами» с полноценной работой в «Здоровых плюшках» («Здоровые плюшки», детище Джозефины, Нориной хиппушки-домовладелицы, – аппетитная кондитерская, торговавшая веганскими, без сахара и клейковины, макробиотическими кексами в Ист-Виллидж). Нора показала нам свои портреты – с них она взирала через плечо, волосы прямые и струятся каскадом. «Нора Край Халлидей», – вычурным рукописным шрифтом значилось на фотографии. Будь у портрета голос, он сипло шептал бы с британским акцентом, как в «Театре шедевров» [117].

– А без «Край» никак? – спросил я. – По-моему, Норы Халлидей вполне достаточно.

– Наоборот – хорошо, что через край, – возразил Хоппер.

Нора вздернула подбородок:

– Ты в меньшинстве, Вудворд. Как водится.

Она нагнулась над бильярдным столом и, сосредоточенно щурясь, шибанула по битку. В противоположные лузы сиганули три шара. Видимо, в Терра-Эрмоса имелась бильярдная, о чем Нора умолчала.

– Я, пожалуй, лет десять дам себе на взлет, – сказала она, обходя стол и целясь в следующий шар. – А потом слиняю, пока еще можно. Куплю ферму, чтоб холмы и ослы. Рожу детей. Вы оба станете ко мне приезжать. Будем вспоминать прошлое. Где бы ни были на свете, будем встречаться на один прекрасный день.

– Мне нравится, – сказал Хоппер.

– У меня есть парень, – прибавила она. – Зовут Джаспер.

– Джаспер? – переспросил я. – Небось, волосы прядями осветляет?

– Он первоклассный человек. Тебе понравится.

– Сколько лет?

– Двадцать два.

– Но взрослые двадцать два?

Она кивнула и отвернулась, вдруг застеснявшись, пошла вокруг стола, пряча от меня лицо.

Хоппер, как выяснилось, уже совсем было собрался уехать из Нью-Йорка, но, получив Норино письмо, отложил отъезд на неделю, чтобы напоследок повидаться с нами. От квартиры он отказался. Направлялся в Южную Америку.

– В Южную Америку? – переспросила Нора, будто он объявил, что летит на Луну.

– Ага. Маманю отыщу.

В своей типической манере он не стал развивать эту соблазнительную преамбулу, однако я припомнил, как в день нашего знакомства он рассказывал, что его мать занята каким-то чудны́м миссионерством.

Нора погрызла ноготь, примостилась на краешке бильярдного стола.

– А потом ты что будешь делать? – спросила она.

– Потом… – Он улыбнулся. – Что-нибудь прекрасное.

Мы заказали текилы «Патрон», еще потанцевали, снова запустили музыкальный автомат, и мой «стариковский винтаж», как выразилась Нора, – «Дорз», «Все говорят» Гарри Нилссона и «Не поверишь» Элвиса Костелло – перемежался Хопперовыми модными предпочтениями: «Настоящей любовью» «Бич Хаус» и «Кожей ночи» «М83» [118].

И рядом все время была Сандра – незримый четвертый участник нашего маленького праздника. Мы все остро ее чувствовали, хотя называть ее по имени не было нужды. И Нора, и Хоппер явно досказали себе историю ее жизни и смерти. Они верили в Сандру без вопросов, без сомнений. Благодаря ей их мир выправился, даже стал лучше. Они по-прежнему верят в миф, рассуждал я, в миф о проклятии дьявола. Они так и живут в зачарованном мире, где Сандра – не пациентка, подкошенная раком, но необузданный ангел мщения, а Кордова – не кататоник в богадельне, но злой король, сокрывшийся в неведомом. До конца своих дней, едва ключи от машины станут необъяснимо перемещаться по комнате, едва в газете напишут о детях, пропавших без следа, едва кто-нибудь неизвестно почему разобьет им сердце, они смогут обращаться к этой магической реальности.

Ну еще бы, подумают они. Это же магия .

Мы словно вместе побывали на войне. В чаще джунглей, в одиночестве я полагался на этих чужаков. Они поддерживали меня, как умеют только люди. А когда все закончилось – когда настал финал, похожий не на финал, а на усталую ничью, – мы расстались и разошлись. Но мы навеки связаны исторической этой историей, просто потому, что оба они видели мои больные места, а я – их, болевые точки, которых никто, даже друзья и близкие, не видели и, вероятно, не увидят никогда.

И в паузе между смехом, и шутками, и музыкой нас объяло долгое молчание. Мы сидели рядком на деревянной скамье под мишенью для дротиков и неоновой рекламой пива «Курс Лайт». И в этом молчании я разглядел свой шанс – шанс открыть правду.

Я смотрел на профиль Хоппера, затылком привалившегося к стене, на золотые пряди Нориных волос, прилипшие к покрасневшей щеке, и в голове моей кричали слова.

Вы не представляете, что она от нас скрыла. То была окончательная победа жизни над смертью – никогда не сдаваться болезни, никогда не переставать жить .

Пожалуй, Сандра вовсе не бредила в последние дни своей жизни, что бы ни внушала мне Инес Галло с таким упорством. Быть может, проницая людей и душу человеческую жгучей интуицией, которой даже Галло у нее не отнять, Сандра замыслила вот эту самую минуту. Быть может, она планировала, что с ее смертью мы трое отыщем друг друга. И поэтому выбрала пакгауз. Знала, что я приду в поисках улик – и встречу Хоппера, который явится по обратному адресу с конверта. И зачем еще она оставила Норе пальто?