Эй. Джи. Рич - Рука, кормящая тебя

– Я буду давать показания только в присутствии адвоката.

Я понимала, что эти двое пытались вести допрос по устаревшей методике Джона Рейда, о которой нам рассказывали в колледже на первом курсе. В ходе допроса полицейский внимательно наблюдает за подозреваемым, чтобы понять, не проявляет ли тот признаки беспокойства: сложенные на груди руки, бегающий взгляд, покачивание ногой, частые прикосновения к волосам. Они делают вид, что ничего страшного не случилось: да ладно, поссорилась с парнем, подумаешь, большое дело. Но по иронии судьбы, как потом выяснилось, дело, на котором Джон Рейд сделал себе имя, было закрыто в связи с самооговором.

Один из следователей сделал знак в сторону окошка, мол, давайте сюда телефон, потом подошел к двери, открыл ее, и ему передали телефон – обычный стационарный аппарат. Он подключил его к розетке в стене и поставил на стол передо мной.

– Звонки только по городу.

Я набрала номер Стивена.

– Слава богу, – проговорил он с явным облегчением в голосе. – А я не ложусь, жду тебя. Между прочим, волнуюсь.

– Разговор может прослушиваться.

– Билли с тобой?

– Билли в больнице. Я в полицейском участке в Восточном Гарлеме.

– Скажи, что с тобой все в порядке.

– Я сижу в комнате для допросов, прикованная наручниками к столу.

– Хорошая шутка.

– Я теперь многое поняла. За сегодняшний день я узнала больше, чем за последние полгода. Мне еще не предъявлены обвинения, но, как я понимаю, меня арестовали по подозрению в убийстве полицейского.

– Не говори им ничего, пока я не приеду.

Прежде чем повесить трубку, я попросила Стивена позвонить Маккензи.

Следователи ушли и забрали с собой телефон. Они оставили мне бумажные полотенца, и теперь, зная, что брат приедет за мной, я оторвала от рулона сразу несколько полотенец и принялась вытирать пол – на случай, если Стивена приведут прямо сюда.

Очень скоро следователи вернулись и объявили, что сейчас мы поедем в Центральную тюрьму предварительного заключения.

– Но мой брат уже едет сюда.

– Скажи ему, чтобы нанял тебе адвоката.

– Он сам адвокат.

– Придется ему прокатиться в центр.

Оба следователя сели в машину вместе со мной. Я вспомнила, как наш профессор в Колледже уголовного права однажды принес на лекцию распечатку отзыва о Центральной нью-йоркской тюрьме предварительного заключения на сервисе Yelp. Нас почему-то страшно развеселило, что такое бывает. Отзыв на КПЗ! Когда профессор принялся зачитывать его вслух, мы буквально взвыли от смеха: «Начну с того, что скажу прямо… Вы, братки, жизни, в натуре, не нюхали . Я в этом гадюшнике разучился нормальной речи. Зато на эбониксе шпарю теперь что твой ниггер. У меня высшее образование, но кого это колышет? Я – управляющий крупной фармацевтической компанией. Я общаюсь с дипломированными врачами и докторами медицинских наук, причем я даже названия большинства этих наук не выговорю без поллитры. Я вообще человек тонкой душевной организации, а там я только и слышал: ниггер то, ниггер это – и чо ваще происходит, не понял».

Да, я запомнила этот отзыв почти слово в слово, так он меня рассмешил.

Может быть, я потом тоже напишу отзыв.

Мы свернули на Уайт-стрит и подъехали к двум серым строениям без окон: зданию суда и тюрьме предварительного заключения, которые соединялись навесным переходом на уровне третьего этажа. Тюремный фасад украшала фреска Ричарда Хааса «Иммиграция в Нижний Ист-Сайд». Забавно: размещение фрески как бы намекало, что иммигрантам прямая дорога в тюрягу.

Сначала меня обыскали. Тот, кто смотрит документальные криминальные сериалы, знает, как это бывает. Но одно дело сидеть на диване у себя дома, есть шоколад и смотреть телевизор, и совсем другое – когда тебя раздевают догола и обыскивают в тюрьме предварительного заключения. Меня отвели в камеру, где, к моему несказанному облегчению, больше никого не было. Пока не было. Я слышала, как переругиваются другие женщины-заключенные, но их самих я не видела. В камере было холодно. Кажется, кто-то мне говорил, что в нью-йоркских тюрьмах помещения для заключенных практически не отапливаются, даже зимой.

Мне нужно было суметь доказать, что Билли привела в приют этих аргентинских догов. Мне нужно было суметь доказать, что она находилась у меня в квартире в то утро, когда убили Беннетта, – подтверждением могли служить электронные письма Распутницы. И эти же письма доказывали, что она убила Сьюзен Рорк и Саманту. Но примет ли суд электронные письма в качестве доказательства?

Я прикинула, что до утра оставалось еще несколько часов. Часы у меня отобрали при обыске, но сейчас было, наверное, никак не меньше трех ночи. Металлическая скамья оказалась такой скользкой, что я постоянно с нее съезжала и никак не могла сесть нормально. О том, чтобы заснуть, нечего было и думать. Вот она, «темная ночь души», как сказал поэт. Больше всего меня мучила мысль о том, что по моей вине один человек погиб, а второй серьезно ранен. Как очень верно заметила Билли, искать виноватых – занятие неблагодарное и бесполезное, но чувство вины все равно не отпускало. Чтобы хоть как-то отвлечься, я стала читать надписи на стенах. Никогда не забирай пистолет мертвеца. Прошу прощения, но какой у меня выбор? Делай все, что в твоих интересах.

В качестве дополнительного развлечения мне пришлось выслушать громкую ссору двух женщин в одной из соседних камер. Они спорили из-за очереди к телефону.

А потом у меня в голове что-то сдвинулось: от логических рассуждений и практических соображений – к эмоциональным переживаниям и воспоминаниям, возвращаться к которым мне совсем не хотелось. Я буквально почувствовала этот «сдвиг» и вдруг поняла, что сижу на полу, скорчившись в той же позе, в какой сидела у себя в ванне после того, как нашла тело Беннетта. Я знала, что со мной происходит. Посттравматический стресс. Я только что видела человека, растерзанного собаками, – уже во второй раз. Я заставляла себя дышать ровно и глубоко, чтобы унять учащенное сердцебиение. Я представляла себе умиротворяющую картину: теплое море, белый песчаный пляж, вода искрится на солнце, я плыву в этой сверкающей зеленовато-голубой воде, и меня ничто не тревожит. Это мысленное упражнение всегда действовало безотказно и помогало мне успокоиться. Но только не в этот раз. Теплая морская вода ощущалась как кровь.

Я поднялась и принялась ходить по камере из угла в угол. Мне вспомнилась история, которую рассказал Стивен, когда вернулся из Афганистана. Во время визита в тюрьму он заметил отдельную камеру в дальнем конце сырого темного коридора. Он заглянул в крошечное окошко в двери и увидел, что это была тесная одиночка. На узкой койке, лицом к двери, лежала молоденькая девчонка лет, наверное, тринадцати. Просто лежала, глядя в пространство совершенно пустыми глазами. В камере не было ничего, кроме койки. Ни унитаза, ни раковины. Стивен попросил переводчика спросить у начальника тюрьмы, за что она здесь сидит. Какое такое преступное деяние мог совершить этот ребенок? Начальник тюрьмы объяснил, что девочку привел отец. Она убежала из дома со своим парнем. Их поймали, вернули домой, но они снова сбежали. Стивен спросил, почему у нее в камере нет воды и почему ее держат в одиночке – ведь это жестоко. Начальник тюрьмы сказал: да, ему самому ее жалко, но у них нет надзирателей-женщин, чтобы о ней позаботиться. Стивен понял, что девочка медленно сходит с ума; он сообщил о ней в посольство США, и они сумели добиться, чтобы ее освободили.