Ю Несбё - И прольется кровь

Он опустил взгляд в газету:

– Через «о»?

– Да.

– Ага, может быть.

Он лизнул карандаш и вписал слово в кроссворд.

Когда я вышел в коридор, надел обувь и собрался идти, из спальни вылетела Анита. Она была голой и бледной, волосы всклокочены, взгляд безумный. Она заключила меня в объятия и прижала к себе.

– Я не хотел будить тебя, – сказал я, безуспешно пытаясь добраться до двери.

– Ты вернешься?

Я откинулся назад и посмотрел на нее. Видимо, она знала, что мне известно: обычно они не возвращаются. Но все же она хотела знать мой ответ. Или нет.

– Я попробую, – сказал я.

– Попробуешь?

– Да.

– Посмотри на меня. Посмотри на меня! Ты обещаешь?

– Конечно.

– Ты сам сказал это, Ульф. Ты пообещал . Никто не может дать обещание Аните и не сдержать его, понимаешь? Ты оставил мне в заклад свою душу.

Я сглотнул и кивнул. Технически я ведь не пообещал ей ничего, кроме как попробовать. Попробовать пробудить желание и найти время, например. Я высвободил руку и дотянулся до дверной ручки.

Я направился в хижину длинным обходным путем. Прошел за холмом на северо-востоке, чтобы подойти со стороны леса, двигаясь между деревьями.

Олень стоял и чесался рогами об угол хижины. Он не решился бы подойти настолько близко, если бы в хижине кто-то был. И все же я ползком добрался до русла ручья и, пригнувшись, добежал до места, где спрятал винтовку. Я разобрал камни, вытащил ружье из толя, проверил, заряжено ли оно, и направился к хижине.

Олень остался на месте, с интересом поглядывая на меня. Изменилось не многое. Дверь шкафа была открыта, а я ее всегда хорошо закрывал, чтобы не пробрались мыши. Пустая кожаная сумка немного выглядывала из-под койки, а на дверной ручке с внутренней стороны двери был пепел. Я отогнул доску рядом со шкафом и просунул в дыру руку. Нащупав пистолет и пояс с деньгами, я вздохнул с облегчением. Потом сел на стул и попытался представить, что он мог подумать.

Сумка рассказала ему, что я здесь был, но тот факт, что ни денег, ни наркотиков, ни других вещей в ней не оказалось, поведал ему, что, возможно, я покинул это место, раздобыв себе более практичный рюкзак или что-нибудь в этом роде. После этого он засунул руку в печь, чтобы узнать, теплый ли пепел, и получить представление о том, на много ли я его опережаю.

Вот настолько я сумел проследить его мысли. Что дальше? Поехал ли он вслед за мной, не зная, куда я отправился и как покинул Косунд? Или же он спрятался где-нибудь поблизости и ждет, не вернусь ли я обратно? Но разве в таком случае он не вел бы себя более осторожно и не спрятал бы следы своего пребывания, чтобы я почувствовал себя в безопасности? Или, постойте-ка, теперь мне подумалось, что очевидные следы его пребывания в хижине должны были означать, что он уехал, и именно этого эффекта он и хотел достичь!

Черт.

Я схватил бинокль. Обвел взглядом всю линию горизонта, знакомую теперь до мельчайших деталей. Я искал что-нибудь, что было не так, как прежде. Вглядывался. Концентрировался.

Повторял все раз за разом.

Через несколько часов наступила усталость, но я не хотел ставить кофе, ведь дым подал бы видимый на расстояние многих километров сигнал о том, что я вернулся.

Только бы разразился дождь, только бы эти облака выпустили воду, только бы это случилось , потому что чертово ожидание сводило меня с ума!

Я отложил бинокль и ненадолго закрыл глаза.

Потом подошел к оленю.

Он настороженно посмотрел на меня, но не шелохнулся.

Я погладил его рога.

А потом взобрался ему на спину.

– Но, – сказал я.

Он сделал несколько шагов. Поначалу очень медленно.

– Да!

Затем более уверенно. И быстрее. В сторону деревни. Коленки его щелкали все чаще и чаще, как счетчик Гейгера, приближающийся к атомной бомбе.

Церковь была сожжена. Конечно, ведь здесь прошли немцы. Они искали участников Сопротивления. Но руины дымились и были еще теплыми. Камень и пепел. А между черными камнями танцевали они, некоторые из них были голыми. Они танцевали неистово и быстро, хотя песня священника была медленной и тягучей. Его белая ряса почернела от сажи, а перед ним стояли жених с невестой, она в черном, он в белом с головы до пят, начиная от белой шапки и заканчивая белыми деревянными башмаками. Песня стихла, и я подъехал ближе.

– Именем норвежского государства объявляю вас мужем и женой, – произнес он, плюнул чем-то коричневым на распятие, стоявшее рядом с ним, поднял судейский молоток и ударил по черной от огня алтарной решетке.

Один раз. Два раза. Три раза.

Я вздрогнул и проснулся. Я сидел, прислонившись головой к стене. Черт, эти сны меня измотали.

Но стук продолжался.

Сердце мое перестало биться, и я уставился на дверь.

Винтовка стояла у стены.

Я схватил ее, не вставая со стула. Положил приклад на плечо и щекой прижался к нему. Палец на спусковом крючке. Я сделал вдох и понял, что до сих пор сидел, затаив дыхание.

Еще два стука.

А потом дверь открылась.

Небо прояснилось. Наступил вечер. Дверь выходила на запад, и человеку, стоявшему в дверях, солнце светило в спину, поэтому я видел только темный силуэт на фоне пологой равнины, с ореолом из оранжевых солнечных лучей.

– Ты меня застрелишь?

– Прости, – сказал я, опуская винтовку. – Я думал, это куропатка.

Ее смех был низким и спокойным, но лицо все еще находилось в тени, поэтому блестящий свет ее глаз мне пришлось вообразить.

Йонни уехал.

– Сегодня он сел на автобус в южном направлении, – сказала Лея.

Она отправила Кнута за дровами и водой. Она хотела выпить кофе и желала, чтобы я объяснил, зачем к ней заходил южанин и спрашивал, где я.

Я пожал плечами:

– На свете много южан. Он сказал, что ему надо?

– Сказал, что очень хотел бы с тобой поговорить. О делах.

– Ага, – сказал я. – Это был Йонни? Он похож на болотную птицу?

Лея не ответила. Она сидела за столом напротив меня и пыталась поймать мой взгляд.

– Он узнал, что ты живешь в охотничьей хижине, и уговорил кого-то показать ему дорогу. Но тебя здесь не было, и, поскольку кто-то еще рассказал ему, что ты заходил ко мне после похорон, он подумал, что я могу что-нибудь знать.

– И что ты сказала?

Я позволил ей поймать мой взгляд. Позволил изучить его. У меня было много что скрывать, и в то же время скрывать мне было нечего.

Она вздохнула:

– Я сказала, что ты снова уехал на юг.

– А почему ты так сказала?

– Потому что я не дура. Я не знаю и не желаю знать, в какую беду ты попал, но не хочу быть виноватой в том, что навлеку на тебя еще больше бед.

– Больше бед?

Она покачала головой. Это могло означать, что она неправильно выразилась, что я ее не так понял или что она не хочет об этом говорить. Она выглянула в окошко. Мы слышали, как Кнут энергично рубит дрова.