Ю Несбё - И прольется кровь

– Прошу прощения…

Мне пришлось повторить это дважды, прежде чем Космос оторвался от собственного кроссворда. На нем были очки с оранжевыми линзами.

– Не подскажете ли слово? «Средства, переданные с условием возврата», четыре буквы, первая «д».

– Долг, – ответил он и снова опустил глаза.

– Ну конечно, спасибо.

Я сделал вид, что вписываю буквы в квадратики.

Немного подождав, я сделал глоток жидкости, по вкусу напоминающей кофе, и кашлянул:

– Не хочу вас снова беспокоить, но не могли бы вы подсказать мне еще: «Специалист по добыче рыбы», пять букв? Две первые «р» и «ы».

– Рыбак, – сказал он, не поднимая головы.

Но я заметил, как он вздрогнул, услышав собственные слова.

– И последнее слово, – произнес я. – «Инструмент», семь букв, первая «м», в середине три «о».

Он отодвинул журнал в сторону и посмотрел на меня. Адамово яблоко ходило вверх-вниз на небритой шее.

Я смущенно улыбнулся:

– Понимаете, срок сдачи кроссворда заканчивается сегодня во второй половине дня. Сейчас мне надо уйти по делам, но я вернусь ровно через два часа. Я оставлю журнал здесь, чтобы вы смогли записать ответ, если разгадаете.

Я пошел в гавань покурить и подумать. Я не знал, в чем было дело, почему он не смог выплатить долг. И я не хотел этого знать, не хотел, чтобы отчаянное выражение его лица навсегда запечатлелось у меня в мозгу. Еще одно лицо. Достаточно было маленького бледного лица на подушке с размытым штемпелем больницы Уллевол.

Когда я вернулся, Космос сидел, углубившись в кроссворд, но, пролистав свой журнал, я обнаружил в нем конверт.

Позже Рыбак подтвердил, что долг был выплачен полностью, и похвалил меня за хорошую работу. И чем это мне помогло? Я говорил с врачами. Прогнозы не обнадеживали. Она не доживет до конца года, если не начать лечение. Тогда я пошел к Рыбаку и рассказал ему, как обстоит дело: мне был нужен заем.

– Прости, Юн, не могу. Ты же мой сотрудник, так ведь?

Я кивнул. Черт, что же мне делать?

– Но возможно, мы все же сумеем решить твою проблему. Мне необходимо кое-кого устранить.

Вот черт!

Это должно было произойти рано или поздно, но я надеялся, что поздно. После того, как я заработаю, сколько мне надо, и уволюсь.

– Слышал, ты все время говоришь, что первый раз – самый трудный, – сказал он. – Так что тебе повезло. Я хочу сказать, что для тебя это будет не первый раз.

Я попытался улыбнуться. Он не мог знать. Я не убивал Туральфа. Зарегистрированный на меня пистолет был мелкокалиберной игрушкой из спортивного магазина, которая потребовалась Туральфу для одного дельца. Он не мог купить пистолет сам, поскольку у полиции было на него огромное досье как на восточнонемецкого диссидента. И я, кто никогда не попадался ни за приторговывание травкой, ни за что другое, купил ему пистолет за небольшое вознаграждение. После этого я его не видел. И я уже махнул рукой на те деньги, что пытался стребовать с него, потому что ей были нужны средства на лечение. Туральф, расстроенный, обкуренный бедняга, сделал именно то, что, как всем показалось, он сделал: застрелился.

У меня не было никаких принципов. Не было денег. Но и крови на руках не было.

Пока не было.

Премия тридцать тысяч.

Это должно помочь. Должно стать большим подспорьем.

Я проснулся и резко вскочил. Укусы комаров источали жидкость, шерстяное одеяло приклеилось к ним. Но разбудило меня не это. Там, в тундре, раздался жалобный вой.

Волк? Я думал, они воют зимой на луну, а не на это гребаное солнце, неподвижно висящее на выжженном бесцветном небе. Скорее всего, это собака, ведь саамы пасут оленей с их помощью, разве не так? Я повернулся на узкой койке, позабыв о больном плече, выругался и перевернулся обратно. Казалось, выли где-то очень далеко, но как знать. Летом звук двигается с меньшей скоростью и распространяется не так далеко, как зимой. Возможно, зверь совсем рядом.

Я закрыл глаза, зная, что мне уже не заснуть.

Потом я поднялся, взял бинокль, подошел к одной из бойниц и оглядел горизонт.

Ничего.

Только тик-так, тик-так.

Кнут принес прозрачную густую вонючую мазь от комаров, наверное просто напалм. И еще две немаркированные бутылки, заткнутые пробками, с прозрачной жидкостью, пахнущей сивушными маслами, – точно напалм. С наступлением утра солнце стало светить ярче и подул ветер, от которого засвистело в печной трубе. Тени облаков скользили по пустынному, монотонному волнистому пейзажу, как стада оленей, на несколько секунд окрашивая светло-зеленые островки растительности в темный цвет, гася солнечные блики на маленьких озерцах вдали и отблески породы на оголенных скалах. Это было похоже на неожиданно раздавшийся глубокий бас в песне, которую поют высокие голоса. Ну что же, все равно песня минорная.

– Мама сказала, что рада пригласить тебя на собрание в молельном доме, – сказал мальчик и уселся за стол напротив меня.

– Вот как? – произнес я, проводя рукой по бутылке.

Я снова заткнул ее пробкой, не сняв пробы. Разминка. Пробку надо вынуть, тогда напиток станет лучше. Или хуже.

– Она думает, тебя можно спасти.

– А ты так не думаешь?

– Я не думаю, что ты хочешь быть спасенным.

Я встал и подошел к окошку. Олень вернулся. Когда я заметил его утром, то почувствовал облегчение. Волк. Их ведь уничтожили в Норвегии, верно?

– Мой дед проектировал церкви, – сказал я. – Он был архитектором. Но он не верил в Бога. Он считал, что когда мы умираем, то умираем совсем. Я больше верю в это.

– Он и в Иисуса не верил?

– Раз он не верил в Бога, вряд ли он верил в Божьего Сына, Кнут.

– Понимаю.

– Ты понимаешь. И что дальше?

– И тогда он будет гореть.

Я хмыкнул:

– В таком случае он уже давненько горит: он умер, когда мне было девятнадцать. А тебе не кажется, что это немного несправедливо? Бассе был хорошим человеком, он помогал людям, нуждавшимся в помощи, а этого я не могу сказать о многих знакомых мне христианах. И если бы я мог быть хоть вполовину так хорош, как мой дедушка…

Я заморгал. Глаза жгло, в них мелькали белые точки. Неужели это все солнце, пытающееся прожечь дыру в моей роговице? Неужели посреди лета у меня начнется снежная слепота?

– Мой дедушка говорит, что добрые поступки не помогают, Ульф. Твой дедушка сейчас горит, и скоро наступит твоя очередь.

– Хм. Значит, ты утверждаешь, что если я пойду на это собрание и приму Иисуса и этого твоего Лестадиуса, то попаду в рай, даже если никогда ничем не помогу ни одной живой душе?

Мальчишка почесал рыжую шевелюру:

– Да-а-а-а. Во всяком случае, если ты примешь учение Лингена.

– А что, существуют разные учения?

– Есть младоперворожденные в Альте, люндбергианцы в Южном Тромсе, старые лестадианцы в Америке и…