Кристофер Голден - Сыны анархии. Братва

Кивнув в знак благодарности, Джекс обернулся к Рыжему, увидел выражение облегчения и сумрачной решимости в его взоре и понял, что они отражают его собственные. Они явились в бар «Могильный камень», не рассчитывая найти тут что-нибудь, кроме ночлега. Люди так редко превосходили его ожидания, что всякий раз, когда это случалось, Джекс испытывал огромную радость.

– Спасибо, мужик, – поглядел он на Джойса.

Мешок потянул сопли, хрюкнув мягким нёбом, потом насмешливо бросил:

– В этом весь Гарри Джойс. Никогда не мог устоять перед бедствующей дамочкой.

– А, ну понятно, ты еще не встречался с очаровательной сестренкой Джекса, – негромко рассмеялся Пыр. Развернувшись на табурете, он обвел бар взглядом. – Уж поверьте мне, ребятишки… Тринити Эшби не какая-нибудь там кисейная барышня. И никакая, к чертям, не бедствующая дамочка.

Тринити никогда не была плаксивой девчонкой. Послушать мать, так в младенчестве она завывала, как банши, верещала так, что мертвого подымет. Подруга матери Кира однажды сказала, что плач новорожденной Тринити мог бы согнать Иисуса с креста, и Тринити испытывала от этого извращенную гордость. Но едва она научилась ползать – то есть передвигаться без необходимости усилий со стороны матери, – как слезы иссякли. Ну да, она поплакала на похоронах-других, но на этом и всё. Романтические кино заставляли ее закатывать глаза, и даже в подростковом возрасти ни один мальчишка не мог заставить ее заплакать… хоть она и расквасила им немало носов.

И нынче утром Тринити была в ярости на себя за слезы, пролитые вчера ночью. Феликс погиб, и его похоронили, так что погоревать было вполне естественно, но Тринити знала, что должна быть куда более стоической. Она должна научиться отключать внутреннюю боль, окостенеть душой, иначе ей попросту не пережить всего этого.

«Уж наверняка смерть Феликса – отнюдь не последняя».

Собравшись с духом перед волной холода, она ступила под душ. Утром в пустыне прохладно, но вода просто ледяная. Гаврила с Кириллом сумели без особого труда запустить скважинный насос, обслуживающий отель – а заодно и смердящий соляркой генератор, – но водонагреватель сломан, так что на горячую воду рассчитывать не приходится. И все же вода смывает с тела и ночной пот, и вчерашнюю пыль, и это замечательно.

Дрожа от холода, Тринити с головы до ног намылила покрытую мурашками кожу, торопясь изо всех сил.

Феликс был славным человеком, но опыт научил Тринити тому, что гибель хороших людей – одна из немногих вещей, которые жизнь может гарантировать.

«Только не Олега», – подумала она. Его она не отдаст ни за что. Олег хороший человек. Тринити пугала мысль, что ради выживания ему может потребоваться стать плохим, но если эта цена, которую надо заплатить, чтобы не потерять его, – быть посему.

– Ну-ну, – сказал он, входя в ванную, легок на помине.

Тринити поглядела на него через грязную стеклянную дверь и, выбивая зубами дробь, поинтересовалась:

– И чего это ты такое затеял?

– Да вот думал, не присоединиться ли к тебе.

– Если из-за тебя это затянется еще хоть на секунду лишнюю, я тебе покажу, где раки зимуют.

Рассмеявшись, Олег прислонился спиной к стене. Пригнув голову, Тринити дала холодной воде намочить волосы и, содрогнувшись, взяла шампунь. Отойдя от струй, взбила пену в волосах, а Олег все это время так и стоял у стенки, сунув руки в карманы.

– Наслаждаешься представлением? – спросила Тринити.

– Такая красота заслуживает аудитории, – с более сильным акцентом, чем обычно, отозвался он.

Несмотря на сокрушительный цокот зубов, Тринити все-таки улыбнулась. Она знакома далеко не с каждым головорезом из «Братвы», но сомнительно, что еще многие из них столь же красноречивы, особенно на чужом языке.

– Но у тебя на уме что-то еще, – заметила девушка, прежде чем набраться храбрости и сунуть голову под студеный водопад душа.

– Теперь у нас есть оружие, – сказал Олег. – Если повезет, скоро мы узнаем, где отсиживается Лагошин. И тогда сразу придется атаковать, чтобы убрать Лагошина и его подручных, или они найдут и уберут нас, и когда это случится – лишь вопрос времени.

Тринити отступила назад, выжимая волосы.

– Все это мне отнюдь не в новинку, любимый. Вот почему мы прячемся в отеле возле детского парка, населенного призраками… почему мы убили Темпла и его телохранителей. Думаешь, я не…

– Я хочу, чтобы ты ушла, kotyonok, – откашлявшись, промолвил Олег. – То, что ты здесь… от этого мне страшно, и я не смогу сделать того, что надо сделать, если буду бояться за тебя.

Закрутив кран, Тринити скрипнула зубами, но вовсе не от холода, хотя ледяная вода стекала с ее тела и капала с грудей.

Отодвинув дверь, она ступила на коврик, чувствуя, как от холода ломит каждую косточку. Полотенце висело на пластиковой перекладине на расстоянии вытянутой руки, но Тринити не потянулась за ним, а просто стояла и смотрела на Олега, а вода, набегающая с ее обнаженного тела, собиралась вокруг ног лужицами.

– Kotyonok… – начал он, делая шаг к ней, чтобы взять за руки.

– Я вовсе не твой долбаный kitten , – прорычала она, с маху вмазав ему по щеке ладонью. – В постели можешь звать меня, как заблагорассудится. Но это дело другое, так что не смей сейчас ко мне подлизываться. И слушай. Я люблю тебя, ублюдка кусок. И никуда не уйду. Так что не говори мне про свои страхи и что я – твоя слабость. Я должна быть твоей чертовой силой. Я должна быть железом в твоей крови. Вот что такое любовь! Не знаю, что ты там себе навоображал обо мне, когда просил меня бросить дом и уехать с тобой, но я тебе вот что скажу: мы или выживем вместе, или с равным успехом отправимся на тот свет. Ты меня понял?

Тринити так и кипела, шумно вдыхая и выдыхая, так распалившись от гнева, что больше не чувствовала холода. Она видела эмоции, пробегающие по лицу Олега: гнев и смущение, любовь и сомнение.

А затем он ухмыльнулся.

– Ради бога, чего это ты лыбишься?! – вскинулась она.

– Когда ты так злишься, – лукаво приподнял бровь Олег, – ты дышишь очень тяжело. И смотреть, как твои сиськи поднимаются и опускаются… прямо гипноз какой-то. Или волшебство.

Тринити воззрилась на него в полнейшем недоумении, и Олег рассмеялся.

Она снова его ударила, теперь в плечо и не так крепко, и отрубила:

– И больше не поднимай тему, чтобы я ушла.

Обняв, Олег поцеловал ее, не боясь промочить одежду о ее мокрую кожу.

– Обещаю, kotyonok , – шепнул он.

Котенок. Опять. Вот ублюдок!

Однако на сей раз бить его Тринити не стала, вместо того взявшись за пряжку его ремня.

При первом звонке телефона Морин Эшби лишь подняла голову от остатков жаркого, которые она разогревала на плите. Телефон снова умолк, и с полсекунды Морин гадала, не был ли звонок порождением ее воображения, подстегиваемого надеждой. В переулке за домом надрывался кот, потом послышался громкий смех одного из соседних сорванцов – жестокий, с издевкой, а сразу следом – звон бьющегося стекла и еще более испуганное, сердитое верещание кота.