Рэй Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе

Фриц разложил фотографии по всей кровати и принялся буравить их взглядом через свой монокуляр.

– Говоришь, у Граумана есть еще?

– Ну, да… – сказал я.

– А что ты скажешь, если я предложу тебе совершить небольшое путешествие на автомобиле «Альфа-Ромео» со скоростью сто пятьдесят км в час? Какие-то пять минут – и мы уже в гребаном театре.

Кровь в одно мгновение отхлынула у меня от лица.

– Ну вот, и отлично, – заключил Фриц.

Через пару секунд он был уже под дождем. А еще через пять мы уже мчались на полной скорости, и, кажется, я даже успел впрыгнуть в машину.

– Фонарик, спички, блокнот… Карандаш – чтобы делать записи… – Я порылся в карманах. – Что еще?

– Вино, – сказал Фриц, – на случай, если эти страшные люди наверху не держат бренди.

Бутылку вина мы уговорили на двоих еще внизу – как только увидели гигантское нагромождение ступенек, ведущее в старую кинорубку.

Фриц улыбнулся.

– Чур, я иду первым. Не собираюсь тебя ловить, если ты начнешь падать.

– Спасибо, ты настоящий друг.

Он сделал первый шаг в темноту. Я двинулся следом, ощупывая пространство лучом фонаря.

– Слушай, а с чего ты вообще взялся мне помогать? – спросил я на ходу.

– Это все Крамли. Я позвонил ему, и он сказал, что лежит прикованный к постели. Странно, правда? Обычно общение с такими мудаками, как ты, очищает кровь и заново запускает сердце… Держи нормально фонарь, а то я споткнусь.

– Лучше не зли меня… – Я угрожающе дернул лучом.

– Не хотел это говорить, – продолжал Фриц, – но ты действительно мне удался. Ты ведь у меня десятый, если не считать Мари Дресслер!

Мы достигли высоты, на которой носовые кровотечения являются физиологической нормой. Всю дорогу до конца второго балкона Фриц упивался собственной руганью по этому поводу.

– Так, давай еще раз, – сказал он, не переставая шагать по ступенькам. – Ну, допустим, мы поднимемся туда. И что дальше?

– Дальше – обратно, тем же путем. Вниз – в подвал с зеркалами…

– Стучи! – сказал Фриц, когда мы пришли.

От моего стука дверь кинорубки распахнулась сама, открыв нашему взору темноту, в которой угадывались два проектора. Один из них работал – и был здесь единственным источником света.

Скользнув лучом по стене, я присвистнул.

– Что? – спросил Фриц.

– Они исчезли! Фотографии. Кто-то их сорвал.

Луч фонарика нервно запрыгал по пустым рамкам: судя по всему, призраки темной комнаты испарились всем коллективом.

– Черт! Кажется, мы в полном дерьме. Этот чертов козел… господи, я уже начал разговаривать как ты!

– Узнаю своего сынка, – с одобрением сказал Фриц. – Покрути-ка еще фонарем!

– О’ кей, только без нервов… – Я осторожно прошел вперед, дрожащей рукой направляя луч на то, что виднелось между двумя проекторами.

Там, конечно же, сидел отец Констанции – застывший, как ледяная статуя, с одной рукой на выключателе.

Стрекочущий проектор на полной скорости прокручивал пленку, замкнутую в кольцо, и картинка повторялась снова и снова, каждые десять секунд. Правда, не на экране, а внутри проектора, потому что дверца, которая пропускает изображение на экран, была закрыта. Но если придвинуться поближе и прищурить глаза, можно было разглядеть их всех до одной: Салли, Долли, Молли, Холли, Гейли, Нелли, Роби, Салли, Долли, Молли… и так до бесконечности.

Я долго смотрел на старика Раттигана, но так и не смог определить, чего больше в гримасе, сковавшей его лицо, – торжества или отчаяния.

Потом перевел взгляд на стены, где уже не было ни Салли, ни Долли, ни Молли… Наверное, тот, кто их украл – кто бы это ни был, – не предполагал, что у старика на этот случай есть запасной вариант: прошлое в виде закольцованной пленки, на которой вся «семейка» бегает по кругу. Или…

Внутри у меня все оборвалось.

В голове явственно прозвучал голос Бетти Келли, повторявшей вопли Констанции: «Прости меня, прости, прости!» А потом – голос Квикли: «Как мне вернуть, как мне вернуть?» Что вернуть? Другое «я»?

«Кто же это с тобой сделал? – размышлял я, стоя над самым старым из стариков. – Или не кто-то – или это ты сам?»

Мертвые мраморные глаза были неподвижны.

Я выключил проектор.

Но они продолжали мелькать – теперь уже по сетчатке моих глаз: танцующая дочь, бабочка, прекрасная китаянка, клоунесса…

– Бедная заблудшая душа, – прошептал я.

– Он что – твой приятель? – спросил Фриц.

– Нет.

– Тогда и нечего его жалеть.

– Фриц! У тебя вообще сердце внутри есть?

– У меня шунт. А сердце я удалил.

– Как же ты без него живешь?

– Дело в том, что я… – Фриц протянул мне свой монокуляр.

Я вставил в глаз холодную линзу и направил прямо на него.

– Дело в том, что я… – повторил он.

– Ты просто мудила!

– Во – точно! – кивнул Фриц и добавил: – Ладно, пошли. А то это не аппаратная, а какая-то покойницкая.

– Так это уже давно – лет пятьдесят…

Я позвонил Генри – попросил его взять такси и подъехать к Грауману. Pronto [391].

Слепой Генри ждал нас в проходе между рядами, который вел вниз к оркестровой яме и дальше – к заброшенным гримеркам в цокольном этаже.

– Не рассказывай, – сказал Генри.

– Что?

– Про фотографии наверху, в кинобудке. Это ведь правда? Им действительно – капут, как выражается Фриц Вонг?

– Сам дурак, – буркнул Фриц.

– Генри, но как ты догадался?

– Я уже все узнал. – Генри направил невидящий взгляд в оркестровую яму. – Я сходил туда, где зеркала. Трость мне не нужна, фонарь – тем более. Просто пришел, протянул руку и потрогал зеркало. И сразу понял, что фотографии наверху – тоже… Потом прощупал все остальные зеркала. Никаких следов. Все стерто. Это ведь значит, что там, наверху, – он перевел взгляд на невидимые задние кресла, – все тоже исчезло. Так ведь?

– Так… – слегка запнувшись, ответил я.

– Пойдем, сам посмотришь. – Генри повернулся лицом к оркестровой яме.

– Погоди, сейчас включу фонарь.

– Опять ты со своим фонарем! Может, хватит уже – одно и то же? – сказал Генри и уверенно шагнул в яму.

Я шагнул следом за ним. Зато Фриц стоял, как на параде.

– Ну и? – спросил я. – Ты чего-то ждешь?

Он сделал шаг.

– Вон, сам посмотри! – Генри носом указал на вереницу зеркал. – Что я говорил?

Я двинулся вдоль зеркального ряда, проверяя каждое из них – сперва лучом фонарика, а потом пальцами.

– Ну, что? – прорычал Фриц.

– Здесь были имена, а теперь нет имен. Там были фотографии – теперь нет фотографий.

– Я же говорил, – сказал Генри.

– Интересно, почему бывают глухонемые, но не бывает… слепонемых? – спросил Фриц. – Почему все время нужно балаболить?

– Надо же чем-то заполнять время. Что, давай перечислим всех по списку?