Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле

– А Кэтлин О’Брайен? – Томас ненавидел самого себя из-за того, что ему снова приходилось напоминать о ней.

– Но ведь она была горничной, как вы сказали! – презрительно оборвала его мисс Беринг. – Вы, разумеется, не будете утверждать, мистер Питт, что мистер Гревилл, человек такого высокого положения и с высокоразвитым чувством собственного достоинства, мог настолько унизиться, чтобы флиртовать с прислугой? Это просто оскорбительно.

Юдора повернулась и взглянула на нее:

– Спасибо за поддержку, дорогая. Вы оказываете мне в эти дни чрезвычайно большую помощь. Но, может быть, вам сейчас лучше уйти и побыть с Пирсом? Он там, наверное, потрясен всем случившимся. Я сама бы к нему сейчас пошла, но уверена, что он предпочел бы ваше общество… – У ее рта появилась мимолетная скорбная морщинка, и она тихо добавила: – Пойдите, удостоверьтесь, что он как следует поел после долгой верховой поездки.

Джастина вежливо восприняла желание удалить ее и оставила полицейского наедине с миссис Гревилл.

А та еще ближе подвинулась к огню. Хотя в комнате стояла уже почти удушливая жара, Юдора все еще никак не могла согреться. Желтый отсвет огня упал на ее лицо, на поразительно нежную линию ее подбородка, бросил на ее щеки тень от ресниц.

Питт почувствовал себя грубым животным, но выбора у него не было. Он заставил себя вспомнить мертвое лицо Гревилла под водой в ванне, унизительный вид и позу его мертвого тела, вопли Долл… А также труп Денби в лондонском переулке.

– Кэтлин О’Брайен действительно была воровкой, миссис Гревилл? – спросил он.

– Нет, не думаю, – прошептала его собеседница.

– Она была уволена за то, что не пожелала удовлетворить интимные желания вашего мужа?

– Да, это могло быть… одной из причин. Но у нее еще был… трудный характер.

Больше из миссис Гревилл ничего невозможно было вытянуть. Суперинтендант видел это по тому, как она самолюбиво выпрямилась и как ее тело под мягкими складками темного платья застыло в неподвижности. В ее фигуре, осанке и каштановом цвете волос было много общего с Шарлоттой, только вот Юдора была намного ранимее.

– Ваш брат, мистер Дойл, знал о вкусах и слабостях вашего мужа? – продолжил Томас.

– Я ему никогда ничего не рассказывала. – Ответ на этот вопрос последовал мгновенно. В женщине заговорила гордость, но это в то же время была и попытка избежать дальнейших расспросов. – Такие вещи не обсуждаются. Это было бы неудобно… И вообще, это можно было бы уже назвать предательством.

Голос ее звучал осуждающе и хрипло, словно она вот-вот расплачется.

Питт вспомнил обо всем, что ей пришлось пережить за несколько последних дней, о том напряжении, в котором жил Гревилл, пытавшийся разрешить почти неразрешимую задачу, о страхе Юдоры за жизнь мужа, о реальной опасности, подстерегавшей его, и о том, что она прекрасно об этом знала. А потом приехал Пирс и объявил о своей помолвке, что было для нее новостью, так как он, очевидно, не нашел возможности сообщить родителям о своей великой любви раньше, не говоря уже о том, чтобы посоветоваться с ними. А через день убили ее мужа. И вот теперь Томас понуждает эту женщину осознать, что вся ее жизнь была основана на обмане, омрачена грязными связями ее супруга, предательством ее чувств, домашнего очага, всех самых высших ценностей ее жизни. Она должна была сейчас невыносимо страдать.

Однако Юдора сидела у огня с бесстрастным лицом и говорила тихо и вежливо. Женщина другого социального положения сейчас бы рыдала, кричала, оскорбляла память покойного мужа и проклинала его за жестокое обращение с нею. Суперинтенданту совершенно не хотелось причинять ей новую боль, но ведь вполне вероятно, что это Падрэг Дойл убил Гревилла… Обращение Эйнсли с Юдорой освободило бы Дойла от всех родственных ограничений, которые в иных обстоятельствах удержали бы его занесенную руку. Он был ирландцем, католиком, он был сторонником отделения Ирландии, – но Гревилл, очевидно, верил ему больше, чем кому-либо из других мужчин. Они, конечно, легко могли поссориться, однако министр и помыслить не мог, что тот способен на убийство. Поэтому он совершенно безбоязненно сидел в ванне до самого последнего момента, когда уже поздно было звать на помощь.

– Ваш брат навещал вас в Оукфилд-хауз? – спросил Томас.

– Нет, он уже несколько лет к нам не приезжал, – отозвалась Юдора, не глядя на полицейского.

– А в Лондоне?

– Иногда. Но у нас в Лондоне гостили очень многие. Мой муж занимает… занимал очень важную должность.

– Вы ездите время от времени в Ирландию?

Женщина заколебалась.

– Да. Ирландия была моей родиной. Я езжу туда от случая к случаю.

Дальше одолевать ее вопросами смысла не было. Все, о чем хотел спросить суперинтендант, она хорошо знала, понимала и не стала бы на это отвечать.

– Сожалею, что пришлось говорить с вами обо всем этом. Хотел бы я иметь возможность просто-напросто сжечь эти письма, – вздохнул Томас.

– Понимаю. По крайней мере, мне кажется, что я понимаю. – Миссис Гревилл подняла глаза на полицейского: – Мистер Питт, скажите, Пирс тоже их прочитал?

– Да… но его не было, когда я опрашивал слуг. Он ничего не знает о Кэтлин О’Брайен и о других женщинах, в Лондоне.

– Не будете ли вы так добры рассказать моему сыну лишь то, что ему необходимо знать? Эйнсли приходился ему отцом…

– Разумеется. У меня нет ни малейшего желания портить репутацию мистера Гревилла в чьих-либо глазах и менее всего – в глазах членов его семьи.

Юдора улыбнулась:

– Знаю. Не завидую вашей доле, мистер Питт. Ваша работа иногда доставляет сильнейшие огорчения.

– Потому что приходится причинять боль другим, – сказал он мягко, – тем, кто уже и так достаточно настрадался.

Миссис Гревилл опять посмотрела на него, на этот раз чуть дольше, и снова повернулась к огню.

Питт извинился, вышел и спустился вниз. Надо было узнать, освободился ли Джек. Увидеться с Шарлоттой суперинтендант был еще не готов. Она была здесь на своем месте, так знала толк во всех делах и так быстро и ловко сновала по этому громадному дому с высокими потолками, богатой, изящной мебелью и незаметными слугами, исполняющими свои многочисленные обязанности… Томас же слишком хорошо помнил себя на месте такого слуги, чтобы не замечать их и принимать их хлопоты как нечто само собой разумеющееся. И в душе он знал, что никогда не станет в таких домах своим. Для высшего общества он всегда останется посторонним.

Эмили совершенно обессилела, но ночью спала очень плохо, только урывками. На следующий день после поездки Питта в Оукфилд-хауз она проснулась раньше самой младшей горничной, но не встала, а продолжала лежать в темноте, перебирая в памяти все несчастья, случившиеся за этот уикенд, и ужасалась при мысли о том, что ей готовит грядущий день.