Филлис Джеймс - Убийство в теологическом колледже

Церковь, где он в то время служил приходским священником, продала большой викторианский дом, построив на его месте современное двухэтажное строение без особых архитектурных достоинств, но очень экономичное в содержании. Барбара ожидала не такой дом.

Расточительная, своенравная, капризная, она не была – и он быстро это понял – подходящей женой для честолюбивого англиканского священника. Скорее, наоборот.

Даже секс стал причинять беспокойство. Ей прямо не терпелось, когда он падал с ног от усталости или когда на ночь изредка оставались гости. В такие моменты, когда жена шептала ласковые слова, которые легко перерастали в громкие колкости и требования, священник понимал, и от этого становилось неловко, как тонки в спальне стены. На следующее утро за завтраком она – заспанная и ликующая – появлялась в пеньюаре, откровенно кокетничала, поднимая руки так, чтобы ниспадал тонкий шелк.

Зачем она вышла за него? Ради обеспеченной жизни? Чтобы сбежать от ненавистных матери и отчима? Чтобы ласкали, заботились и баловали? Чтобы чувствовать себя в безопасности? Чтобы быть любимой?

Он все больше страшился ее непрогнозируемых капризов, вспышек необыкновенной ярости. Старался, чтобы в приходе ничего не узнали, но вскоре до него стали доходить слухи. Сгорая от стыда, он вспомнил, как к нему зашел один из церковных старост, врач по специальности.

– Конечно, ваша жена не моя пациентка, викарий, и мне не хотелось бы вмешиваться, но у нее явно проблемы. Мне кажется, вам следует обратиться за помощью к специалисту.

Но когда он предложил сходить к психиатру или хотя бы к терапевту, она, рыдая, обвинила его в том, что он пытается от нее избавиться и запрятать в психушку.

Снаружи завывание ветра, который на несколько минут поубавил свою мощь, снова выросло до ошеломляющего крещендо. Обычно ему нравилось прислушиваться к неистовству стихии, лежа в уютной кровати. Но эта небольшая и функциональная комната казалась ему не столько убежищем, сколько тюрьмой. С тех пор как умерла Барбара, он молился о прощении за то, что женился на ней, за то, что не оправдал ее надежд на любовь и понимание. Но он никогда не просил прощения за то, что желал ей смерти. Теперь, когда он лежал на этой узкой кровати, прошлое обрушилось на него всей тяжестью.

Засовы на темнице, в которую он заточил свой брак, отодвинул не он сам, не по своей воле. И видения, всплывшие в памяти, выбрал не он. Что-то на него повлияло – может, неприятная встреча с Джарвудом, а может, само это место, – и выбора не осталось.

Застыв где-то между грезой и кошмаром, он вообразил, что находится в современной безликой комнате для допросов. Затем до него дошло, что это гостиная его старого дома. Его усадили на диван между Дэлглишем и Джарвудом. Наручники не надели, пока не надели, но он знал, что его уже осудили, знал, что у них есть все необходимые доказательства. Обличающие поступки, тайно снятые на зернистую пленку, прокручивали у него перед глазами. Время от времени Дэлглиш бросал: «Остановите здесь», и Джарвуд протягивал руку. Застывало очередное изображение, которое они рассматривали молча, осуждающе. Перед архидьяконом промелькнули все незначительные промахи и проявления бессердечия, не забыли и основной жизненный провал – его любовь. И теперь, наконец, добрались до финальной части кинофильма, до самого сердца тьмы.

Он больше не был вдавлен в диван, зажатый с двух сторон обвинителями. Он переместился в кадр, чтобы заново воспроизвести все движения, все слова, заново, словно в первый раз, испытать все эмоции. Близился вечер пасмурного дня в середине октября. Последние двое суток слабый дождик мелкой моросью непрерывно падал со свинцового неба. Священник два часа навещал больных и немощных прихожан и наконец вернулся к себе. Как обычно, он добросовестно старался удовлетворить их разнообразные личные потребности. Слепой миссис Оливер нравилось, когда он читал отрывок из Библии и молился вместе с ней; старина Сэм Поссингер каждый раз отстаивал заново битву за Эль-Алламейн; миссис Полей, прикованная к своим ходункам, жаждала последних приходских слухов, а Карл Ломас, чья нога ни разу ни ступала на пол церкви Святого Ботольфа, любил посудачить о теологии и обсудить недостатки англиканской церкви.

Миссис Полей с его помощью добралась до кухни, что было непросто, приготовила чай и прихватила из банки имбирный пряник, который специально испекла для гостя. Четыре года назад, впервые оказавшись у нее дома, Крэмптон, не подумав, похвалил угощение и теперь был обречен есть его каждую неделю, так как не мог признаться, что терпеть не может пряники. Зато чай, горячий и крепкий, пришелся кстати и избавил священника от необходимости заваривать его дома.

Он припарковал свой «воксхолл-кавальер», прошел по бетонной дорожке, пересекающей рыхлый влажный газон, где гниющие лепестки роз растворялись в нескошенной траве, и вошел в парадную дверь. В доме было абсолютно тихо, и это, как всегда, пробудило мрачные предчувствия. За завтраком Барбара выглядела угрюмой и нервной, а такое возбужденное состояние и тот факт, что она не потрудилась одеться, не сулили ничего хорошего. За обедом, состоящим из супа быстрого приготовления и салата, она, все еще в халате, отодвинула от себя тарелку со словами, что устала, не может есть и лучше после обеда ляжет в постель и постарается поспать.

– А ты иди встречайся со своими скучными стариками, – раздраженно сказала она. – Тебя же только это заботит. И не тревожь меня, когда вернешься. Не хочу о них слышать. Вообще ни о чем не хочу слышать.

Он не ответил, только смотрел со смесью злости и беспомощности, как жена медленно поднимается вверх по лестнице, склонив голову словно в безысходном отчаянии, а следом волочится шелковый пояс халата.

Вернувшись домой, он закрыл за собой парадную дверь, терзаясь опасениями. Была ли она еще в кровати или подождала, пока он скроется, а потом оделась и пошла бунтовать в приход, вытворяя, как обычно, что-нибудь ужасное и унизительное? Он должен был это выяснить.

Священник тихо поднялся по лестнице. Если жена спала, он совершенно точно не хотел ее будить.

Дверь в спальню оказалась закрыта, и Крэмптон осторожно повернул ручку. В комнате царил полумрак: частично задернутые шторы прикрывали большое окно, из которого виднелся прямоугольник травы, неровной, словно на поле, треугольные клумбы сада и дальше ряды аккуратных, похожих друг на друга домиков. Он направился к кровати и, когда глаза привыкли к темноте, ясно разглядел жену. Она лежала на правом боку, одной рукой подперев щеку, а другую выпростав поверх одеяла. Нагнувшись, он услышал ее дыхание, слабое и затрудненное, почувствовал запах вина и более сильное, сладковатое, дурное зловоние, в котором распознал рвоту. На ночном столике стояла бутылка «Каберне совиньон», а рядом лежал знакомый большой пустой флакон, завинчивающаяся крышка которого валялась тут же, – флакон из-под таблеток растворимого аспирина.