Филлис Джеймс - Убийство в теологическом колледже

В доме было все так же тихо. Они молча прошли по мозаичному полу коридора. Но когда отец Себастьян направился к двери в раздевалку, Дэлглиш сказал:

– От северной галереи лучше держаться подальше.

Больше никто из них не произнес ни слова, пока они не дошли до двери в ризницу. Отец Себастьян нащупал свои ключи, но Дэлглиш его опередил:

– Я открою, отец.

Коммандер отпер дверь, притворил ее за собой, и они прошли в церковь. Он не стал тушить свет над «Страшным судом», и вся ужасная сцена, развернувшаяся под картиной, была как на ладони. Недрогнувшим шагом отец Себастьян подошел к архидьякону. Сначала он молча взглянул на оскверненную картину и только потом опустил голову вниз, на своего мертвого противника. Перекрестившись, он преклонил колени в безмолвной молитве. Дэлглишу стало интересно, какие слова выбрал отец Себастьян, чтобы обратиться к своему Богу. Вряд ли он мог молиться за душу архидьякона, ведь это было бы равносильно анафеме для бескомпромиссного протестантизма Крэмптона.

Он подумал, какие слова сам счел бы подходящими, если бы молился в этот момент. «Помоги мне раскрыть это дело, причинив невиновным как можно меньше страданий, и защити мою команду». Он вспомнил, что в последний раз страстно молился, веря в силу молитвы, когда умирала жена. Но его просьба не была услышана, а если и была, то осталась без ответа. Он думал о смерти, о ее окончательности и неотвратимости. Наверное, отчасти коммандера привлекала в работе иллюзия того, что смерть – тайна, которую можно разгадать, и если найти решение, то все неуправляемые взрывы чувств, все сомнения и все страхи получится отложить в сторону, словно одежду…

А потом отец Себастьян заговорил, будто осознал молчаливое присутствие Дэлглиша и ощутил необходимость вовлечь коммандера, даже если только в качестве слушателя, в свою таинственную миссию по искуплению грехов. Красивый голос священника произносил знакомые слова, которые, скорее, звучали как утверждение, а не как молитва. Но они настолько необъяснимо отражали мысли Дэлглиша, что тот слушал их словно впервые, трепеща от благоговения.

– И: «в начале Ты, Господи, основал землю, и небеса – дело рук Твоих; они погибнут, а Ты пребываешь; и все обветшают, как риза; и как одежду свернешь их, и изменятся; но Ты тот же, и лета Твои не кончатся» [9].

Дэлглиш побрился, принял душ и оделся привычно быстро. В двадцать пять минут восьмого он уже снова присоединился к директору в его кабинете. Отец Себастьян бросил взгляд на часы.

– Нужно идти в библиотеку. Сначала я скажу несколько слов, а потом вступите вы. Так вас устроит?

– Вполне.

Дэлглиш впервые во взрослом возрасте оказался в библиотеке. Отец Себастьян включил ряд светильников, которые вились над полками, и тут же нахлынули воспоминания. О том, как длинными летними вечерами он сидел здесь над книгами под невидящим взором бюстов, выстроенных в ряд на верхних полках. О том, как лучи заходящего солнца покрывали глянцем кожаные корешки и отбрасывали красных зайчиков на отполированное дерево. И о том, как долгими вечерами рокот морских волн нарастал одновременно с затуханием дня. Но сейчас высокий арочный потолок утонул во мраке, а витражное стекло в стрельчатых окнах, украшенных свинцовым переплетом, зияло черной пустотой.

Вдоль северной стены книжные полки, выступая под прямым углом между окнами, формировали кабинки для индивидуальной работы: в каждой стоял стол на двоих и стулья. Отец Себастьян подошел к ближайшей кабинке, поднял два стула и поставил их в центр комнаты.

– Нам понадобятся четыре стула, – сказал он. – Три для женщин и один для Питера Бакхерста. Он еще не так окреп, чтобы долго стоять, хотя не думаю, что дело займет много времени. Смысла ставить стул для сестры отца Джона нет. Она уже в возрасте и практически не выходит.

Дэлглиш молча помог принести еще два стула. Отец Себастьян выстроил их в ряд, а потом сделал шаг назад, словно оценивая точность их расположения.

В холле раздался негромкий звук шагов, и трое студентов в черных сутанах вошли вместе, словно по предварительной договоренности, и встали за стульями. Они стояли прямо, замерев на своих местах, бледные лица застыли, а глаза были обращены на отца Себастьяна. Напряжение, которое они принесли в комнату, было осязаемо.

Меньше чем через минуту за ними вошли миссис Пилбим и Эмма. Отец Себастьян жестом показал на стулья, и, ни слова не говоря, женщины сели и немного склонились друг к другу, словно легкое прикосновение соседнего плеча могло их ободрить.

Миссис Пилбим, учитывая важность мероприятия, сняла свой белый рабочий халат и неуместно празднично выглядела в зеленой шерстяной юбке и бледно-голубой блузе, украшенной у шеи большой брошью. Эмма была очень бледна, но тщательно оделась, словно пытаясь доказать, что даже убийство не властно нарушить порядок вещей. На ней были тщательно начищенные коричневые туфли на низком каблуке, желтовато-коричневые вельветовые брюки, кремовая блузка, по-видимому, свежевыглаженная, и кожаный жилет.

– Может, присядешь, Питер? – обратился отец Себастьян к Бакхерсту.

– Спасибо, я постою, отец.

– Лучше сядь.

Питер Бакхерст не стал больше возражать и сел рядом с Эммой. Потом вошли трое священников. Отец Джон и отец Перегрин встали с двух сторон от студентов. Отец Мартин, как будто приняв невысказанное вслух приглашение, подошел и встал рядом с отцом Себастьяном.

– Боюсь, моя сестра все еще спит, и я не решился ее будить, – сказал отец Джон. – Если она нужна, можно, она придет позже?

Дэлглиш пробормотал «конечно». Он заметил, как Эмма нежно и заботливо взглянула на отца Мартина и слегка привстала со стула. Коммандер подумал, что она не только умна и красива, но еще и добра. Сердце его екнуло от непрошеного и незнакомого чувства. Он подумал: «О боже, еще этого не хватало. Не сейчас. Не надо».

Они ждали. Секунды превратились в минуты, а потом снова раздался звук шагов. Дверь отворилась, и появился Джордж Грегори, за ним по пятам шел Клив Стэннард. Стэннард либо не до конца проснулся, либо не стал себя утруждать, одеваясь как следует. Он натянул штаны и твидовый пиджак прямо поверх пижамы: хлопчатобумажная ткань в полоску явно выглядывала у шеи и складками топорщилась поверх туфель. Грегори, наоборот, оделся самым тщательным образом, рубашка и галстук были в идеальном порядке.

– Извините, если я заставил вас ждать, – сказал Грегори. – Не люблю одеваться, пока не приму душ.

Он встал позади Эммы и положил руку на спинку ее стула, а потом тихо убрал, очевидно, почувствовав неуместность этого жеста. Взгляд, направленный на отца Себастьяна, был настороженным, но Дэлглиш разглядел в нем удивление и любопытство. Зато Стэннард, как показалось коммандеру, был откровенно напуган и пытался это скрыть за безразличием, что выглядело неестественно и неприлично.