Джеймс Кэрол - Сломанные куклы

– Да? – спросил он.

Это был белый мужчина с пивным животом, лет шестидесяти. Мне он показался весельчаком, всю жизнь проработавшим водителем такси. Я кивнул в сторону зеркала заднего вида.

– Видите «ягуар» за нами? Дам двадцать фунтов сверху, если мы сможем оторваться.

– Без проблем.

Он надавил на газ, и я посильнее ухватился за ремень безопасности. Мы стали сворачивать на маленькие улочки, не включая поворотники, лавировали в пробках, подрезали, как только можно, вызывая хор недовольных сигналов со всех сторон. Таксист вел машину очень рискованно, и я уже перестал считать, сколько раз мы резко уходили в поворот в самую последнюю секунду. Адреналин зашкаливал, и я держался за ремень так, что костяшки пальцев побелели. В зеркало заднего вида я видел, как сильно происходящее нравилось водителю. Он широко улыбался и явно развлекался на полную катушку. Он был похож на маленького мальчика, который вдруг оказался внутри голливудского боевика.

Таксист был мастером своего дела. Но, к сожалению, худой водитель «ягуара» был еще большим асом. Он следовал за нами по этим американским горкам всю дорогу, отставая в худшем случае на пару машин. Мы подъехали к повороту к Данскомб-Хаус, проехали по уже знакомым рытвинам. Водитель, как мог, пытался объехать самые глубокие кратеры. Когда мы подъехали к входу, «ягуар» остановился на парковке в пятидесяти метрах от нас.

– Извините, я сделал все, что мог, – сказал мне водитель такси.

– Да, конечно, – и я дал ему двадцать фунтов сверху, несмотря на отсутствие нужного мне результата.

Он развернулся и уехал. «Ягуар» остался. Я жестом поприветствовал водителя, подошел к входной двери и нажал на звонок. За стойкой ресепшена была та же администратор, что и вчера. Она назвала меня «детектив Уинтер», и я не стал ее исправлять, дабы не усложнять себе жизнь и не пускаться в пространные разъяснения. Она вписала мое имя в журнал посетителей, и я прошел мимо высокой елки в комнату дневного пребывания.

Сара Флайт сидела ровно на том же самом месте, что и вчера. Ее стул был развернут к окну, по ту сторону которого по-прежнему виднелись равнины, которые Сара никогда не увидит. Я подставил стул и сел рядом.

В комнате находились те же самые люди, что и вчера. Из десятка витающих в облаках пациентов кто-то играл в карты, кто-то разговаривал сам с собой, кто-то смотрел в одну точку. Дежурила та же пара санитаров, что и вчера. Они сидели за своим столом и выглядели такими же скучающими, как и вчера. Телевизор в углу работал, но почти беззвучно, так что невозможно было расслышать, что говорили люди на экране.

Приди я сюда завтра, через год, через десять лет, все будет примерно так же. Лица изменятся, но телевизор так же будет работать сам для себя. Наверху раздался визг, и я автоматически дернулся в его сторону. Больше в комнате на этот звук не среагировал никто, даже санитары остались равнодушны. Они на мгновение прервали свою беседу, а затем продолжили ее, как будто ничего не произошло. Затем последовал еще один душераздирающий визг. Нельзя было даже понять, кричит женщина или мужчина.

– Как дела, Сара?

Сара смотрела в сторону окна невидящим взором. Ее грудная клетка поднималась и опускалась в соответствии с командами, поступающими из продолговатого мозга. Волосы у нее были спутаны после сна, из угла рта тонкой струйкой текли слюни. В этот раз я захватил с собой пачку салфеток и вытер ей рот.

На улице работник сгребал опавшие листья. Следы, которые он оставлял на снегу, фиксировали его маршрут. Рядом аккуратными параллельными дорожками тянулись следы шин его маленького трактора. Они были похожи на железнодорожные пути. Высокая и сильная араукария чилийская уходила ветвями в грифельно-серое небо. Мир по ту сторону стекла был покрыт матово-тусклым сиянием зимы.

Сара ничего этого не видела. Наверняка она сидела на одном и том же месте каждый день, перед ней ежедневно был один и тот же пейзаж. Будут сменяться времена года, а она даже не будет об этом знать. Эта мысль вгоняла в тоску, но еще тяжелее было осознавать, что Сара никогда не сможет пожаловаться на то, что ей приходится каждый день смотреть на одно и то же.

Я откинулся на стуле, скрестил ноги и стал ждать. Долго ждать не пришлось. В комнату вошла Аманда Куртис, мать Сары – я услышал, как она легко и четко ступает по деревянному полу. Проходя через комнату, она взяла стул и поставила его рядом со стулом дочери. От пережитого стресса на ее лице и вокруг глаз образовались морщины. Седину она закрашивала. Они с дочерью были очень похожи, отличались только возрастом.

У Аманды, как и у дочери, на безымянном пальце не было обручального кольца. Это было действие хорошо известного мне эффекта схода лавины: у каждой жертвы психопата появляются свои собственные жертвы. Маньяк источает яд, как ядерный взрыв – радиацию. Она невидима, но ничуть не менее разрушительна.

– Доброе утро, милая, – Аманда Куртис убрала со лба Сары волосы, чтобы поцеловать, потом села и остановила взгляд на полях.

Какое-то время она просто сидела и смотрела, не говоря ни слова. Я задавался вопросом, что же она видит, какое воспоминание поглотило ее.

– В первый день они оставили Сару сидеть лицом к стене, – говорила Аманда своему отражению в стекле. – Я знаю, это глупо, но я так разозлилась. Почти так же, как в тот день, когда узнала, что с ней случилось.

– Это не глупо, – отозвался я.

– Мне легче думать, что в ней еще живет кусочек той Сары, которую я любила. Я знаю, что это не так, но все равно, – ее голос затих, и какое-то время она собиралась с мыслями. – Саре понравился бы этот вид. Ей всегда очень нравилось проводить время на воздухе. В детстве, когда она играла на улице, она была самой счастливой. Она любила ездить на лошади. Я замирала от страха, когда смотрела, как она несется верхом, преодолевает препятствия. А она совсем не боялась. И я никогда не останавливала ее, потому что это означало отобрать у нее частичку себя, своей личности.

Аманда положила свою руку на руку дочери. Этот жест перенес ее из воспоминаний в реальность происходящего в этой комнате. Она перевела свой печальный взгляд на меня.

– Что я могу для вас сделать, детектив?

– Я пришел просить у вас разрешения убить вашу дочь.

Всего на теле было четыре раны. Одна – на животе, по одной на каждой руке, четвертая – на бедре. Они были как метки, выжженные на коже. Самый длинный и глубокий порез был десять сантиметров в длину на левом бицепсе. Она потеряла сознание к тому моменту, когда Адам начал резать бедро, и поэтому этот порез она не помнила. Он был самый короткий, всего два с половиной сантиметра в длину. Он перестал резать, как только она перестала кричать.