Эрик Сунд - Голодное пламя

Первым порывом Жанетт было вопросить, чем они, черт побери, занимаются в четыре часа утра, и отправить их спать. Она открыла было рот – но остановилась.

Да ладно. Пусть играют.

Несколько секунд она смотрела на них, а потом поняла, что в первый раз за долгое время Юхан выглядит довольным под той же крышей, что и она, хотя сейчас он наверняка думает, что мама спит. Жанетт тихо закрыла дверь и вернулась в гостиную.

– Оке! Будь любезен, объясни. – Она почувствовала, что приближается к точке, где она или выйдет из себя, о чем потом пожалеет, или успокоится, и появится это давящее чувство в желудке.

– Я как раз собирался это сделать, но ты налетела, как паровоз, я и рта не успел открыть. К тому же я достаточно долго женат на тебе, чтобы знать, когда ты не слушаешь. Мы в отпуске и приехали сюда сегодня утром. Спонтанно.

– Спонтанно? Удрать в Бостон, не сказав ни слова ни мне, ни Юхану?

– Я звонил Юхану вчера, – вздохнул Оке. – Он обещал передать тебе, что я буду здесь через неделю.

– Да-да, в любом случае он ничего не сказал. Ничего не поделаешь. Приятного отпуска. Пока.

– Я…

Жанетт положила трубку. Не стоит тратить душевные силы на препирательства.

Она закрыла лицо руками.

Она не плакала, но сдавленные всхлипы прорывались, как хрип.

Снова залезла на диван, натянула на себя одеяло и попыталась заснуть.

Неужели работа Оке значительнее и важнее моей, подумала она. Почему бы не участвовать в воспитании ребенка на равных?

Оке смотрит на Юхана как на обузу, а меня саму раздражает молчание сына.

«Может ли человек не любить собственного ребенка? – подумала Жанетт. – Иногда, естественно?»

Она перевернулась на живот. Из комнаты Юхана донесся приглушенный смех. Жанетт про себя поблагодарила Хуртига, но в то же время подивилась его безответственности: неужели он не понимает, что подростку надо спать, чтобы нормально чувствовать себя в школе? Завтрашняя тренировка тоже, кажется, будет испорчена. Ладно, Хуртиг, может, и сосредоточится на работе, но Юхан точно будет бродить как зомби.

Очень скоро Жанетт поняла, что пытаться уснуть бессмысленно. Едва она закрывала глаза, как мысли принимались гудеть точно пчелы. Жанетт снова легла на спину и уставилась в потолок.

Там все еще были видны три буквы, которые Оке как-то спьяну намалевал зеленой краской. Хотя он через день закрасил их, это не помогло, и, как и многое другое, чем он обещал заняться, дело застряло на месте. Темным по белому проступало H, I и F , как в Hammarby IF [17].

Если мы будем продавать дом, Оке, черт возьми, придется помочь мне, подумала она.

Будет до фига бумажной работы и маклеров, начнется нытье о дизайнах-интерьерах. Но нет, Оке укатил в Польшу, попивает шампусик и продает старые картины, которые он давно бы порезал, если бы я ему не помешала.

И раскатывает из отпуска в отпуск. В Бостон с Александрой.

Узаконенный шестимесячный испытательный срок между браком и разводом вдруг представился Жанетт чистилищем.

А потом ее ждет настоящий ад – раздел дома. Однако Жанетт не удержалась от улыбки, вспомнив, что имеет законное право на половину совместного имущества. А не припугнуть ли Оке, притворившись, что она требует свою долю? Просто чтобы посмотреть, как он среагирует? Чем больше картин бывший муж продаст до развода, тем больше денег ей достанется.

Из комнаты Юхана снова донесся смех, и хотя Жанетт радовалась за него, она почувствовала себя одинокой. Ей захотелось, чтобы звонил не Оке, а София. Ожидая, когда принесут пиццу, она дважды звонила Софии – сначала с городского телефона, потом с мобильного, но та не ответила.

Милая София, приходи ко мне поскорее, подумала Жанетт и легла на бок, съежившись под пледом.

Ей так хотелось ощущать, как спина Софии прижимается к ее животу; ей не хватало этих рук, что отводят волосы со лба.

Жанетт долго лежала так. Понемногу всхлипывания утихли, словно в комнате перестал плакать ребенок.

София достала диктофон, встала у окна и выглянула на улицу. Дождь кончился. По тротуару напротив шла женщина с черно-белым бордер-колли на поводке. При виде собаки София вспомнила Ханну, которую вскоре после того, как они вернулись домой из своего тура на разнообразных поездах, укусила такая же собака – настолько серьезно, что пришлось ампутировать палец. Но Ханна и после этого любила собак больше всего на свете.

София включила диктофон и заговорила:

– Что со мной не так?

Почему я не могу чувствовать нежность к животным, как другие люди?

В детстве я много раз пыталась.

Сначала были обычные палочники, потому что с ними проще, чем с аквариумными рыбками, к тому же они хорошо подходили – у него ведь была ужасная аллергия на Эсмеральду, которая уехала к кому-то, у кого нет аллергии на кошек. Потом была попытка приобрести что-нибудь на лето; явился крольчонок, который умер в машине, потому что никто не сообразил, что даже простому кролику нужна вода; а потом они одолжили козу, у которой все лето была мнимая беременность, и единственное, что запомнилось о ней, – это черные катышки помета, которые везде валялись и липли к ногам. А потом была курица, которую никто не любил, а потом – соседская лошадь, незадолго до кролика – верного, счастливого, послушного и теплого, о котором надо было заботиться в любую погоду и кормить перед школой, и кролика порвала овчарка соседа (у которого лошадь) – конечно, сначала она была незлая, но все, кого бьют, под конец становятся злыми и кидаются на тех, кто слабее…

На этот раз ей не надоел ее собственный голос. Она знала, кто она.

Она стояла у окна, поглядывала сквозь опущенные жалюзи на то, что происходит снаружи, и не мешала мозгу работать.

– Кролик не мог убежать, потому что везде, где он обычно прятался, лежал снег, и собака перекусила ему шею так же, как до этого перекусила палец трехлетке, хотевшей угостить ее мороженым. Собака ненавидела все, и мороженое тоже, и потому схватила ребенка прямо за лицо, а никто и не испугался особо – просто зашили поаккуратнее. Так что оставалось надеяться на лучшее. Потом опять была лошадь, и школа верховой езды, и пони, и сердечко в дневнике, которое означало какого-нибудь мальчика постарше – хотелось бы, чтобы он обожал тебя или хотя бы взглянул на тебя, когда ты идешь по коридору с новенькой грудью и в самых узких штанах. Можно было глубоко затянуться не закашлявшись и не сблевав, как бывает, когда примешь валиум и переберешь спиртного, а потом сдуру припрешься домой и упадешь в прихожей, и бабушке придется хлопотать над тобой, и хочется просто забраться к ней на колени и стать маленькой – какой ты, собственно, и являешься, – чувствовать ее объятия и запах выкуренных украдкой сигарет, потому что бабушка тоже боялась его и пряталась со своими сигаретами…