Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят

– Так заканчивается песня, – объяснила она. – Это все, что я помню.

Признаю, меня выбили из колеи. Я должна вернуть контроль над этим разговором.

– Игра Кима, – напомнила я.

– Игра Кима! – воскликнула она, радостно хлопая в ладоши. – На поднос кладут двенадцать разных предметов и накрывают их шелковым платком. Мы попросим Доггера это сделать! Потом он срывает платок, и у нас есть шестьдесят секунд, чтобы запомнить предметы. Поднос снова накрывается платком, и каждая из нас записывает все, что смогла запомнить. Кто запомнит больше, тот победил. Это буду я.

Ей не надо было объяснять мне все это. В организации девочек-скаутов дождливыми вечерами нас заставляли играть в эту проклятую игру на внимание – до того самого дня, когда я ухитрилась пронести жабу и приличного размера гадюку и подсунуть их под шелк.

Как я уже упоминала, эта организация не славится своим чувством юмора, и меня снова заставили сидеть в углу в самодельном, но крайне неаккуратном «терновом венце», что кому-то могло бы показаться забавным, но не мне.

– Точно, – сказала я Ундине. – Но для пущего интереса давай на этот раз сыграем по-другому.

Ундина снова счастливо захлопала в ладоши.

– Давай представим, что железнодорожная платформа – это поднос и все люди на ней – это предметы, которые мы должны запомнить.

– Это нечестно! – возразила Ундина. – Я не знаю никого из тех людей, кроме тебя и твоей семьи… И, конечно, мистера Черчилля. Ибу указала мне на тебя.

– Ты же хорошо нас всех рассмотрела, верно?

Мой мозг, словно «даймлер», работал на всех двенадцати цилиндрах.

– Прекрасно! – сказала она. – Как в пантомиме.

Что-то в глубине меня шелохнулось. Казалось неправильным, что прибытие тела моей матери в Букшоу кто-то – особенно эта маленькая зануда – рассматривал как дешевый спектакль в мюзик-холле.

– Что ж, хорошо, – сказала я, держа себя в руках. – Я начну. Там была тетушка Фелисити. Один.

– И мужчины в форме, которые вынесли твою мать из поезда. Шесть – я выигрываю!

Безумие, подумала я, но игра должна продолжаться.

– Отец, Фели, Даффи и я, – продолжила я. – И, конечно, Доггер. – Шесть.

– Нечестно! Я уже всех вас сосчитала! Одиннадцать в мою пользу!

– Миссис Мюллет, – добавила я. – И ее муж Альф.

– Викарий! – завопила Ундина. – Я узнала его по воротничку. Двенадцать!

Я сосчитала на пальцах:

– Женщина с тетушкой Фелисити… офицер, который отдал честь отцу… Машинист паровоза на площадке, – добавила я, охваченная внезапным вдохновением, – проводник и двое караульных в вагоне. Это девять, плюс Шейла и Флосси Фостер и Кларенс Мунди, таксист.

Хотя мне казалось, что я заметила Шейлу и Флосси на краю платформы, я назвала Кларенса наугад. Ундина все равно не разберется.

– Итого двенадцать, – сообщила я. – Я закончила. Последний шанс.

Ундина начала грызть костяшки пальцев и нахмурила брови.

– Тот мужчина в длинном пальто! – сказала она, и ее лицо засияло.

Мое сердце замерло.

– Какой мужчина в длинном пальто? – выдавила я, и мой голос дрогнул. – Ты его выдумала.

– Тот самый, кто разговаривал с Ибу! – закричала она. – Я победила!

Ее круглое сияющее личико покраснело от возбуждения и успеха.

Я даже слегка улыбнулась.

Я наблюдала, как радостная улыбка Ундины внезапно застыла – и исчезла. Она смотрела за мое плечо с таким видом, – как незнакомец на вокзале, – словно увидела привидение.

Когда я повернулась, у меня волоски на шее поднялись и странно наэлектризовались.

В дверях стояла Лена, и я клянусь, ее глаза сверкали, словно раскаленные угли, в темноте коридора. Сколько она там простояла и что слышала, я не могла догадаться.

– Иди в свою комнату, Ундина, – сказала она, и ее голос прозвучал так, будто ледяной ветер терся о замерзшую траву.

Без слов Ундина проскользнула мимо меня и скрылась.

– Тебе не следует ее поощрять, – произнесла Лена, когда девочка ушла. Она говорила тем же странным голосом, как будто кукла чревовещателя, управляемая коброй. – Она слишком возбудима. Слишком доверять своему воображению пагубно для здоровья.

Она улыбнулась мне и закурила сигарету. Выпустила дым к потолку, выдвинув нижнюю губу.

– Понимаешь?

– Пагубно для здоровья, – повторила я.

– Именн-н-но! – сказала Лена и выпустила очередную порцию дыма.

Я быстренько прикинула риск и выпалила:

– Кто он? Тот мужчина в длинном пальто, имею в виду.

Лена живописно поднесла сигарету к губам.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– О мужчине на вокзале. Ундина сказала, вы с ним говорили.

Лена подошла к окну, положила ладони на подоконник и целую вечность стояла, глядя на Висто.

Вспоминала ли она счастливые дни? Те дни, когда Харриет на «Голубом призраке» взлетала и садилась на эти поросшие травой просторы?

– Насколько хорошо вы знали мою мать? – спросила я. Она даже не ответила на мой первый вопрос, а я уже задаю второй. Я почти – но не совсем – пришла в ужас от собственной дерзости.

– Не так хорошо, как хотелось бы, – ответила она. – Мы, де Люсы, народ особый, ты знаешь.

Я улыбнулась ей, как будто понимала, о чем она говорит.

– Кузина Эксельсиор – так мы прозвали ее в Корнуолле. Харриет летала дальше, выше и быстрее, чем имело право любое человеческое существо. Полагаю, в некоторых кругах это не одобряли.

– В ваших?

Я не могла поверить, что это произносит мой рот!

– Нет, не в моих. – Лена отвернулась от окна. – Я очень ее любила.

Очень любила? Именно эти слова употребила Ундина, говоря о чувствах ее матери к Харриет.

– На самом деле, – продолжила Лена, – мы были дружны, твоя мать и я, по крайней мере, когда мы встречались за пределами семейного круга.

Я сидела совершенно неподвижно, надеясь, что вакуум, создаваемый моим молчанием, привлечет больше слов о моей матери. Близко наблюдая за приемами допроса, которые использует инспектор Хьюитт, я узнала, что молчание – это знак вопроса, который нельзя проигнорировать.

– Я собираюсь кое в чем тебе признаться, – наконец сказала Лена.

Аллилуйя! Моя ловушка сработала!

– Но ты должна пообещать, что мои слова не выйдут за пределы этой комнаты.

– Обещаю, – отозвалась я, действительно в тот момент так думая.

– Ундина – очень необычный ребенок, – произнесла она.

Я глубокомысленно кивнула.

– Ее жизнь не была легкой. Она потеряла отца в трагических обстоятельствах, когда была еще совсем ребенком – почти как ты.

На секунду я восприняла эти слова как оскорбление, но потом поняла, что она имеет в виду: что мы с Ундиной обе потеряли одного родителя еще в колыбели.