Клод Изнер - Три стильных детектива

Наконец свет в зале стал медленно гаснуть, и музыканты, уже настроившие инструменты, замерли. Познания Виктора в музыке ограничивались основами, он предпочитал Моцарта, Шумана, Форе и нескольких безвестных композиторов – однако, какую бы оперу ни давали в театре, всегда испытывал чувство, близкое к ликованию, когда дирижер поднимал палочку и одним скупым движением приводил в действие весь оркестр.

Пока остальные зрители настраивали бинокли, разглядывая декорации, являвшие миру деревеньку Газа в Палестине, Виктор прикрыл глаза, впуская в себя музыку – хор дал начало первому акту «Самсона и Далилы» [350]Камиля Сен-Санса:

– О да, внемлите моей мольбе, заклинаю, не отталкивайте меня по своей извечной привычке, – прошептали Виктору на ухо.

Он резко обернулся, и в ту же секунду узнал княгиню Максимову. С этого момента нить драмы, разворачивавшейся на сцене, была для него потеряна – голову вскружил, лишив способности соображать, густой аромат жимолости, ее духов.

– Эдокси! Я думал, вы всё еще на юге с подругой…

– Увы, мой милый, мы всё еще были бы там, если бы эта дуреха Ольга не спустила почти все свое состояние в казино Монте-Карло – она, видите ли, увлеклась игрой в рулетку. О, глядите-ка, и этот, как всегда, здесь! Вон там, у авансцены, господин с седыми бакенбардами, видите?

– Один из ваших поклонников?

– У меня гораздо меньше поклонников, чем вы себе навоображали, а этот к тому же ужасный сумасброд. Его зовут месье Шошар. Бывший лавочник, недавно сделался директором Больших магазинов Лувра. Его страсть – часы с маятником, он их коллекционирует. Представляете, что творится, когда вся эта коллекция начинает дружно звонить в полдень? А еще Шошар член Общества вспомоществования «крысам».

– Крысам?! – удивился Виктор.

– Оперным «крысам», невежда! – фыркнула Эдокси.

На них возмущенно зашикали захваченные представлением зрители из соседней ложи, и пришлось продолжить разговор в кулуарах.

– По счастью, моего влияния на Ольгу хватило, чтобы обуздать ее взрывной темперамент и помешать бедняжке разориться в прах, а заодно и лишить меня моего собственного капитала. Иначе не знаю, как бы мы вернулись в Париж – наверное, пешком, голые и босые! – Эдокси сокрушенно вздохнула, отчего в глубоком вырезе декольте колыхнулась грудь. – Хорошо, что милый Амедэ, который к нам слишком уж благосклонен – да-да, двум несчастным стареющим изгнанницам порой так нужна мужская поддержка! – прислал денежный перевод, это позволило нам покинуть гибельное место.

– Ольга выздоровела?

– О да, она чувствует себя прекрасно, у нас с Амедэ уже голова кругом идет от ее пируэтов по всей квартире. Но она не столько репетирует, сколько пытается таким образом, изматывая себя, избавиться от страхов. Амедэ рассказал нам о трагической смерти Жоашена Бландена и о том, что случилось с Аженором Фералесом. Такое впечатление, что злая судьба ополчилась на людей из нашего окружения.

Виктор сдерживался как мог, но так и косил глазом в сторону декольте Эдокси, которая старательно выставляла бюст ему на обозрение, куда бы он ни повернулся. Пришлось контратаковать вопросами:

– Что вы думаете об этой эпидемии смерти? У вас наверняка должны быть какие-то предположения.

Княгиня Максимова приняла позу античной плакальщицы, но слезы все-таки сдержала волевым усилием, превратившим ее лицо в меланхолическую маску.

– Предположения? Я же ничего не знаю. Судьба, случай, фатальное стечение обстоятельств…

– Вы не находите странным, что все три жертвы фатального стечения обстоятельств перед смертью получили в дар пряничную свинку, какие продают на ярмарках – считается, что они приносят удачу? На каждой было написано имя жертвы. Все трое умерли, отведав угощения. Впрочем, прошу прощения – вы действительно не могли знать. Мы с Жозефом сами лишь недавно обнаружили этот общий знаменатель и держали его в тайне. Кстати, и Ольга Вологда дорого заплатила за то, что откусила кусочек от пряничной свинки в день премьеры «Коппелии». А еще меня сбивает с толку одно воспоминание. На том концерте в Катакомбах, куда вы меня так настойчиво приглашали, вы, говоря о какой-то танцовщице, обронили фразу, что она, мол, своего добьется, если только не объестся пряничными свинками…

На какое-то мгновение Эдокси растерялась – на щеках выступили красные пятна, дрогнули ресницы. Но она тотчас взяла себя в руки и вызывающе рассмеялась:

– Ну наконец-то я нашла средство заинтересовать вас своей скромной персоной! Мне посчастливилось стать подозреваемой! Обыщите же меня немедленно, я настаиваю на этом. Скорее же – хватайте, ощупывайте, ищите улики, которые превратят меня в специалистку по убийствам. И я непременно призна́юсь вам, что у меня гораздо больше талантов, чем вы думаете.

В это время из зала хлынула волна зрителей, спешивших воспользоваться первым антрактом, Виктора толкнули, и ему не пришлось самому уклоняться от внезапно шагнувшей к нему княгини.

– Дорогая моя, позвольте вас покинуть – у меня тут назначена встреча, которую я не могу пропустить. Продолжим этот разговор во втором акте.

– Трус! – раздосадованно воскликнула Эдокси. – А вы не подумали, что моя жизнь подвергается смертельной опасности? Я вовсе не убийца!

Но Виктор уже нырнул в толпу.

«Артистки, да? Это? Вульгарные статистки, мой Всемогущий, испорченные создания, кои выставляют свои юные тела на показ публике, уверенной, что перед ними скромницы, посвятившие свою жизнь без остатка хореографии. А на самом деле они тут машут ножками только ради того, чтобы в конце концов соблазнить какого-нибудь богатого старикашку!»

Мельхиор Шалюмо в клетчатом пиджаке и оранжевых панталонах шагал по фойе Танца, куда допускались лишь владельцы абонементов и несколько привилегированных особ. Ему хотелось наброситься с кулаками на всех этих господ в безупречно белых манишках и безупречно сидящих фраках, на представителей элиты высшего света, разглядывающих и сопоставляющих достоинства танцовщиц – так плантаторы выбирали рабов на невольничьих рынках. Но он лишь прошипел сквозь зубы:

– Свиньи! Грязные свиньи!

Среди посетителей Мельхиор узнал наследника одного из блистательных престолов Европы – наследник увивался за мадемуазель Хирш, участвовавшей в первом акте «Самсона и Далилы». Сейчас они о чем-то болтали, но молодой человек, старавшийся сохранять серьезную мину, проявлял больше внимания к ножкам собеседницы, нежели к ее откровениям.

«Только посмотрите на него! Делает вид, будто явился сюда провести опрос по поручению академического жюри премии Монтийона [351]! Лицемер!»