Клод Изнер - Три стильных детектива

– Как там продвигается ваше дело о пряничных свинках? – осведомился Кэндзи с плотоядной ухмылкой. – Вам удалось выяснить мотив преступлений?

– Нет, – надменно отозвался Жозеф, перевязывая стопку книг для доставки. – Ламбер Паже всё отрицает, признаёт лишь одно: что непреднамеренно убил Анисэ Бруссара в порядке самообороны. Об этом пишут в газетах. – Он запыхтел, пытаясь вытащить палец из тугого узла, который сам же и затянул. – Если вам любопытно, можете посвятить сегодняшний вечер чтению… О черт! Как мне надоели эти веревочки, тесемочки, бантики, хватит, не могу больше, это невыносимо! Просто китайская пытка какая-то!

– Дорогой мой Жозеф, в Японии существуют древние и славные традиции подарочной упаковки. Я всерьез подумываю о том, чтобы отправить вас туда на стажировку, только сперва вам придется выучить язык. Уверяю вас, японский куда проще китайского!

Раскаленный добела город укрывал от солнца как мог редкие оазисы, поросшие чахлой травкой. Там парижане в промежутках между грозами могли отдохнуть на плетеных стульях, мысленно переносясь в какие-нибудь экзотические уголки планеты, пока вокруг грохочут омнибусы и кружатся на горячем ветру безвременно пожелтевшие, иссушенные жарой листья. Удовольствие стоило десять сантимов – именно за такую цену стулья выдавались напрокат [381].

Кабы не изнурительная духота, лето походило бы на осень. Июль изводил горожан зноем и одновременно навевал на них тоску, сдувая влажным тропическим дыханием листья с каштанов. Расположившись вокруг фонтана Медичи в Люксембургском саду, клан Легри-Мори-Пиньо нежился в скудной тени, которую отбрасывали ветки с еще уцелевшими листьями. Подле взрослых стояли две детские коляски. В одной, причмокивая и пуская пузыри, спал Артур Габен, наследник Жозефа и Айрис; за малышом бдительно присматривала старшая сестренка. Чуть поодаль пышнотелая коррезианка [382], младшая сестра Мелии Беллак, баюкала своего сыночка. У Айрис не хватало молока, пришлось обратиться к услугам кормилицы, и Пэррина Беллак – у нее-то молока на двоих младенцев было с лихвой, – поселилась в доме Пиньо, к величайшей досаде Эфросиньи. Особенно нервировал добрую женщину выдающийся бюст Пэррины, каковой так и тщился явить себя взорам публики, вырываясь из корсажа. «Истинная Иезавель эта толстуха, Иисус-Мария-Иосиф, хоть бы одевалась поскромнее, а то на такое богатство все мужики слетятся как конкистадоры на золото – не отобьется потом. Ах, если уж научный прогресс и принес нам что-то полезное, так это детский рожок для молока. Но нет, моя невестка питает к бутылочкам с соской предубеждение – ей чтоб все натурально было хочется!» – жаловалась Эфросинья всем подряд.

Дафнэ тоже с первой встречи невзлюбила румяную пейзанку – когда кормилица поднесла двух младенцев к могучей груди, девочка испугалась, что она подменит ее обожаемого братика на своего карапуза. Из-за неприкрытой враждебности со стороны бабушки и внучки Пиньо Пэррине Беллак приходилось порой спать на перекрученной простыне и пить кофе с солью вместо сахара, но добродушная жизнерадостная коррезианка безропотно сносила эти превратности судьбы, и с каждым днем грудь ее лишь больше наливалась молоком.

Во второй коляске посапывала во сне, крепко сжав кулачки, Алиса Элизабет Легри – Таша сама покормила ее час назад в подсобке книжной лавки «Эльзевир».

Виктор, обнаружив, как потяжелели, удвоившись в объеме, груди жены, был приятно удивлен. Однако пыл его быстро угас: все внимание Таша теперь принадлежало дочери. Мужу она тоже старалась уделять время, но времени отчаянно не хватало. «Просто нужно пережить тяжелый период, старина», – философски повторял себе Виктор. Впрочем, он был без ума от маленькой Алисы и ни за что на свете не стал бы требовать от жены сократить период кормления грудью.

Он склонился над дочерью. Какие мысли бродят в этой крошечной головке? Какие чувства таятся в сердечке? На кого она будет похожа, когда подрастет? Суждено ли ему быть рядом с ней, чтобы подмечать все изменения, происходящие в человечке в пору взросления?

На первый план вышли более прозаичные вопросы. Каким образом столь малому существу удается издавать столь пронзительный рев? Когда можно будет перестать объедаться снотворным на ночь, чтобы проспать несколько часов спокойно?..

Вдруг на плечо Виктора легла чья-то рука, а под нос ему сунули визитную карточку. Он машинально взял ее и прочел:

МОРИС ЛОМЬЕ

живописец

Специализация: портреты новорожденных

и сцены крещения

– Ломье?! Что это значит?.. – Виктор поднял голову: перед ним стоял старый знакомец в бархатном костюме и черной широкополой шляпе.

– Легри! Вот уж не ожидал вас встретить! Это чей карапуз, ваш? И твой? – последний вопрос Морис Ломье с улыбкой адресовал Таша, но та отвернулась с таким видом, будто они не знакомы.

– Неужто вы потеряли интерес к рыбацким лодкам и закатам на озере Бурже? – осведомился Виктор, еще раз поглядев на визитную карточку.

– Представьте себе, да. До смерти надоело малевать открытки и наблюдать, как Мими превращается в мещанку, которую интересуют только шляпки с перьями и покупка мебели в кредит у Дюфайеля. После эпических скандалов мы пришли к компромиссу: она перестает опустошать наш кошелек, а я берусь запечатлевать на холстах представителей рода людского.

– На мой взгляд, младенцы гораздо ближе к лягушкам, чем к Homo sapiens, – задумчиво сообщил Виктор.

– По́лно вам! Младенец – это обещание стать человеком, в нем заключено столько задатков и возможностей!

– И еще это обещание выплатить ваши кредиты у Дюфайеля, – хмыкнул Виктор. – Такая возможность!

– Мой дорогой Легри, вы совсем не романтичны, зато честны. В любом случае моя идея заняться портретами новорожденных сулит неплохой доход, несмотря на конкуренцию со стороны фотографии. Раз уж вы стали отцом, мой талант в полном распоряжении…

– Моей дочери? Нет уж, благодарю вас. Не забывайте, что я фотограф-любитель, а Таша – не менее одаренный художник, чем вы.

– Полагаю, обращаться с тем же предложением к вашей сестрице, вон той чернокудрой Венере, нет смысла, – вздохнул Морис Ломье. – А ведь когда-то она поддалась моим чарам… Пойду-ка я, пожалуй, пока ее муженек, ваш доблестный напарник, не испепелил меня взглядом. Честь имею, Легри! – Живописец приподнял шляпу и направился к компании кумушек, ахавших от умиления вокруг пухленькой девчушки с белокурыми кудряшками.

Девчушка была полной противоположностью Дафнэ – та, стройненькая, с прямыми черными волосами, заплетенными в косичку, походила на маленького индейца. Сейчас она как раз затеяла исполнить боевой танец охотников за скальпами вокруг коляски спящего братика, и Эфросинья поспешно увела ее гулять по аллеям Люксембургского сада. Они похихикали над мальчишкой с огромным соломенным чубом – считалось, что такая прическа защищает детей от удара лбом при падении – и остановились у тележки мороженщика. Пока Дафнэ лакомилась лимонным шербетом, подставляя ветру игрушечную целлулоидную мельницу, бабушка разглядывала прохожих. Она даже подскочила, завидев красотку в капоре и платье из органди, украшенном букетиками фиалок. Красотка вышагивала под ручку с упитанным господином гораздо старше ее. Черный костюм, нарукавная повязка, антрацитовый цилиндр и галстук свидетельствовали о том, что господин носит траур.