Курт Ауст - Второй после Бога

Мы долго сидели, боясь пошевелиться. Боясь выпустить тепло и то бесподобное, что с нами случилось. Но холод сделал свое дело, прокрался к нам, как ему это свойственно. И заставил жизнь идти своим чередом.

Мы встали, помогли друг другу отряхнуть с одежды листья и стебли. Сара засмеялась и погладила меня по щеке. Рука в руке мы прошли через лес к усадьбе и остановились во дворе. Большая круглая луна висела над сеновалом и освещала усадьбу.

– Сара, – заикаясь, проговорил я, чувствуя, что краснею. – Ты…

– Т-с-с, – шепнула она, приложив палец к моим губам, и исчезла.

В доме царила все та же гнетущая растерянность. Мы словно ждали, что кто-то в любую минуту может постучать в дверь, хотя и не верили в такую возможность. Как только Сара ушла в комнату для служанок, эта подавленность завладела и мною. Томас в раздражении ходил по комнате, останавливался, прислушивался к ночной тишине, смотрел на нарисованную мною карту и снова начинал ходить. Помощник судьи сосал короткую глиняную трубку, словно хотел спрятаться сам и спрятать всю комнату в дыме. Нунций по-прежнему не показывался, но я и не ждал, что мы увидим его до наступления утра. Герберт ушел спать на сеновал.

– Нет. – Томас неожиданно прекратил свое хождение. – Нам надо поспать. Завтра нас ждет долгий день. Мы выезжаем перед рассветом. Доброй вам ночи!

Помощник судьи удивился, но встал, пробормотал “покойной ночи” и ушел в свободную комнату для гостей. В это время в кухню вошли усталые работники – Нильс и Олав, они хотели поесть перед сном. Нильс, по обыкновению, не смотрел на меня и молчал. Олав, напротив, болтал без умолку, нарезая себе хлеб, сыр и копченую колбасу. Как я понял, они ездили в Сун вместе с пастором и его женой. Они хотели навестить брата пастора и должны были вернуться через три дня. Парням тяжело дался обратный путь – дул западный ветер, им пришлось грести против ветра и бороться с волнами.

Я поковырял в зубах зубочисткой, чем весьма позабавил Олава, но потом Томас достал свою зубочистку и проделал то же самое. Мы ушли и улеглись каждый в своем алькове. Вскоре парни на кухне закончили ужин, и в доме воцарилась тишина. Только ветер в темноте свистел, сотрясая весь дом.

Мне понадобилось выйти по малой нужде. Спросонья я выбрался из кровати, нашел сапоги и вышел на холод. Свежий снег сверкал волшебной белизной, освещавшая его луна подмигивала мне, изо рта у меня шел пар, я улыбнулся ей, но она скрылась за тучей. Я стоял возле курятника, оставляя на снегу желтые пятна, и вдыхал горьковатый запах. Было холодно, я запахнул меховую телогрейку и вдруг обнаружил, что ворота на сеновал открыты. И тут возле жилого дома возникло какое-то движение, вскоре красноватая тень пересекла двор, под красным плащом у нее был спрятан зажженный фонарь, тень вошла на сеновал и закрыла за собой ворота. Луна выглянула из-за туч, мороз кусал мои голые ноги в деревянных сабо. Заскрипел снег. Я подошел к воротам сеновала, помедлил, схватил ледяную ручку и приоткрыл ворота ровно настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь, после чего закрыл их, отгородившись от ветра и холода. Тихо прокрался к чему-то, что светлело за черной тенью. Запах сена защекотал ноздри, кто-то сказал “Т-с-с!”, и я испуганно опустился на колени за небольшой телегой для сена. Однако никто не стал меня искать. Звук доносился со стороны светлого пятна за сеном, я наклонился и осторожно подобрался поближе. Мне было страшно… и любопытно, я бы наверняка обмочился от страха, но было уже нечем. Свет стал ярче, я услышал тихий шепот и отодвинул сено в сторону, чтобы увидеть говоривших. Свет фонаря ударил мне прямо в глаза, и я испуганно заморгал.

– Пожалуйста, – молил женский голос. – Я могу… – Послышался шлепок, похожий на пощечину, и мужчина грубо сказал:

– Замолчи!

Мужчина странно застонал, и я приподнялся над краем телеги, чтобы увидеть этих двоих, прятавшихся за сеном. С изумлением я смотрел на двух полуголых людей, барахтавшихся в сене, лицо женщины закаменело, словно она сдерживала слезы, а мужчина, закусив губу, уже навалился на нее. Неожиданно она почувствовала мое присутствие и посмотрела на меня. Ее глаза широко раскрылись, и она вскрикнула. Лихорадочно стараясь прикрыть наготу, она вырвалась из рук мужчины. Он хотел схватить ее, но тут я обрел голос и с криком бросился ей на помощь. Она выкрикнула мое имя, фонарь упал с телеги и разбился, а дальше все происходило так бурно и быстро, словно наступил конец света. Сено вспыхнуло, и мгновенно запылал весь сеновал, все голоса слились в один страшный вопль. Я кричал как резаный, видя, как она пытается встать на ноги, но ее волосы уже пылали, и сено обнимало ее красными языками пламени; мужчина слепо барахтался в пламени, одежда на нем горела, пытаясь встать, он потянул женщину за ногу, при этом он дико выл и отмахивался от огня, пока не рухнул, закрыв лицо горящими руками.

– Мама! – крикнул я, протянув руки. – Мама! – Я загородился от огня и хотел подойти к ней, она горела, как живой факел, и делала мне знаки, чтобы я отошел подальше от нее, кричала, но я не разбирал ее слов, с крыши сыпались искры, что-то большое и тяжелое ударило меня по голове, и я упал на колени. Балка, упавшая мне на голову, скатилась по рукам, вспыхнула, и я заорал, увидев, как дым и огонь скрыли маму, как все превратилось в жар и пламя и в невыразимую адскую боль.

Я как безумный катался по снегу, чтобы сбить огонь, прожигавший меня насквозь, я катился прочь от сеновала, в лес, катился, пока дорогу мне не преградили деревья и я не оказался в снегу. Я лежал на спине и смотрел, как лунный человек мне подмигивает, потом с трудом встал на ноги, скрючился от кашля, нашел потерянное сабо и пошел за ним, за этим лунным человеком, через лес, на берег и дальше по льду. Я качался и кашлял, меня окружала ночь. Я не обращал внимания на мороз и ветер, а лунный человек показывал мне дорогу, я видел, как он мне подмигивает и улыбается, а потом он вдруг исчез, словно мы с ним играли в прятки. Было темно, и я шел к тому, что высилось впереди, сначала это был берег, потом – дом, я вошел, отыскал сани и меховую полость, теплую полость, опустился на сани и завернулся в нее, заполз в самую, самую глубину… в тепло, в огненное море, мама…

– Мама! – закричал я. – Мама!

– Петтер! Петтер, черт бы тебя побрал! – Кто-то с силой тряс меня за плечо. – Петтер, что случилось? – Томас бил меня по щекам, пока я не открыл глаза. Рядом, в сене, стоял Герберт, его лицо выражало ужас. В ворота сеновала вбежали нунций и Сара.

– Я… это я…

– Что ты? – Томас склонился надо мной. – Я не слышу.

– Ничего… нет… Я только… – проговорил я и провалился в осеннюю ночь.