Дж. Лэнкфорд - Чёрная мадонна

Чак попытался не думать о скомканной бумаге в его руке. Все эти годы, почти постоянно находясь рядом с полуживым телом, он терзался таким отчаянием от собственной несвободы, что порой его посещали дурные мысли – когда и каким образом избавиться от навязанного ему пациента. Раньше такое ему бы и в голову не пришло. Так поступали лишь немногие врачи, тем более в отношении тех, кого они спасли. Что хорошо, потому что даже самые упорные усилия подчас не способны спасти жизнь, зато врачи прекрасно знают, как легко этой жизни можно лишить.

Несмотря на все ухищрения Льюистона, диагноз оставался прежним: поврежденные механизмы возбуждения ретикулярной системы активации. Больной по-прежнему оставался в коме, реагируя лишь на боль: булавочные уколы или поднесенный к коже сильный источник тепла. Ему по-прежнему приходилось вводить небольшие дозы антиконвульсантов и время от времени ставить капельницу. Если этого не делать, у пациента могут произойти припадки, сопровождающиеся сильными судорогами, – верный признак острого расстройства мозга, который отчаянно пытается восстановить свои функции. Ожидать его исцеления – смехотворно.

Льюистон подошел к кровати и посмотрел на пациента. Тот лежал на спине. Глаза открыты и незряче устремлены в потолок. Мускулистые, когда-то сильные руки лежат неподвижно. Бедняга. С того момента, как его нашли в Центральном парке, пациент даже пальцем не пошевелил.

Таким больным до недавнего времени ставили неутешительный диагноз: постоянное вегетативное состояние. Даже при геркулесовых усилиях врачей для большинства таких больных пребывание в коме заканчивается летальным исходом. Правда, в наши дни медицинской науке известны редкие случаи выхода из продолжительной комы, а при условии интенсивной, частой и продолжительной сенсорной стимуляции – возобновления нормальных функций организма.

Обычно благоприятный исход имел место благодаря усилиям родственников больного. Кто, как не родные, способны пожертвовать собой ради осуществления полной программы по выводу дорогого им человека из комы? Рядом с больным постоянно должен находиться тот, кто менял бы ему подгузники, кто во избежание уринарных инфекций своевременно вынимал бы катетер. Нужен кто-то, кто с любовью в глазах наблюдал бы за состоянием пациента, причем ежечасно. Каждый час обтирал его тело льдом. Издавал громкие звуки, называл его по имени, просил вернуться к нормальной жизни, иначе родные не выдержат вечной разлуки с ним. Это необходимо делать каждый час, круглосуточно и до тех пор, пока требуется. На это могут уйти недели, месяцы, а то и годы. Даже самые любящие семьи отказываются верить: нет, такое просто не может произойти с ними! Неудивительно, что поначалу у людей опускаются руки. Именно такие чувства Льюистон испытал в ту ночь в машине «скорой помощи»: с ним просто не может такого произойти. Когда семейная жизнь распадается, приходят гнев и фрустрация. Почему врачи не могут ничего сделать? Почему пациент, их родной человек, не выходит из комы, чтобы снова радовать их, а вместо этого лежит без чувств и лишь причиняет им страдания и неудобства? И, как только окончательно воцаряется реальность, приходит депрессия: потеря сна, аппетита, непреходящая тревога.

Это долгая, обычная дорога. То же самое бывает, когда умирает близкий человек: отрицание, гнев, горе, а затем постепенное привыкание. Разница состоит лишь в том, что пациент в коме не попадает в могилу. Он лежит не в гробу, а остается на больничной койке. Он здесь, с вами. Он требует к себе внимания и заботы. Ему нужно менять подгузники, делать массаж, кормить, называть по имени. Забудь свою жизнь и верни мне мою. Целых десять лет Льюистон и сиделка делали это каждый день и каждый час. Им удалось восстановить мигательный, глотательный и рвотный рефлексы пациента. Они сохранили тело, уберегли его от смерти, но и только.

В стеклянной двери Льюистон увидел отражение сиделки, которая понесла в стирку испачканные простыни. Он подумал о себе восемнадцатилетнем, вспомнил, как их скромные семейные сбережения были съедены продолжительной болезнью родителей еще до того, как те умерли. Это лишило его заветной мечты стать врачом, жениться и завести ребенка. Он так и не узнал, какой неведомый доброжелатель отправил его школьные оценочные тесты и бессмысленную заявку в Гарвард. Теомунду Брауну каким-то образом удалось узнать о его несчастьях, и он сразу же предложил оплатить его учебу. В результате Чак Льюистон превратился, по сути дела, в лакея Брауна. Его врачебная карьера рухнула, и он оказался в долгу перед человеком, который для достижения своих целей не гнушается запугиванием, не говоря уже о куда более страшных средствах. Впрочем, следует признать: Браун хотя бы хорошо платил ему, что позволяло его семье жить в относительной роскоши. На сегодняшний день единственной реальной потерей Льюистона была его несостоявшаяся научная карьера. Ему придется все начинать заново, если, конечно, он когда-нибудь вырвется отсюда. Да и вообще, если задуматься, выхаживание одного пациента в течение десяти лет вряд ли произведет фурор в медицинском сообществе.

Дворецкий вынес Брауну на террасу небольшой переносной телевизор, и память об утреннем омлете вернулась к Льюистону подобно яду. Он горестно поднес к глазам бумагу, которую сжимал в руке: повестку в суд по делу о разводе.

Арона, Италия

Мысленно представляя себя вместе с Сэмом, Мэгги наблюдала за синьорой Морелли и Адамо до тех пор, пока те не скрылись из вида. После чего встала со скамьи и последовала за Джессом, который уже шагал к виа Поли, что вела к городу. Он еще слишком юн, подумала она, чтобы знать историю ее беременности, трагедии и чуда собственного появления на свет.

Он пока еще ребенок: тоненький длинноногий мальчишка, который никогда не ходил прямыми путями, а вечно сворачивал в ту или иную сторону, забирался на любую поверхность, способную его выдержать, карабкался на первые попавшиеся деревья, изучал и ощупывал все, к чему только мог прикоснуться. Обычный маленький непоседа.

Вскоре узкая улица вывела их в сердце города, на древнюю пьяцца дель Пополо, Площадь Народа. Мэгги очень любила это место. Любила брусчатку мостовой, выложенную узорами в виде причудливых дуг, переходящих одна в другую. Любила уличные кафе, украшенные стоящими рядом красными керамическими горшками с цветами. Вскоре они подошли к отелю «Флорида». Пусть он не такой внушительный, как расположенный на холме «Конкорд», зато более уютный, почти домашний. Напротив него местные жители ежедневно встречались под фонарями на набережной озера: старики, выгуливающие собак, хозяева магазинчиков во время обеденного перерыва, пара африканских рабочих из Сьерра-Леоне.