Анри Шарьер - Мотылек

Однажды, дожидаясь своей очереди к врачу, я заметил, что веретенообразное дерево, в тощей тени которого я стоял, очень напоминает лимонное дерево, только без лимонов. Я сорвал лист и стал жевать. Затем я сломал небольшую ветку с листьями. Я это сделал без всякого умысла, просто машинально. Когда меня вызвали, я воткнул себе ветку сзади в ягодицы, листьями вверх, и сказал:

– Доктор, может, ваши лимоны всему виной, но посмотрите, что у меня выросло.

И я повернулся к нему задницей.

Все багры сначала заржали, как жеребцы, но старший надзиратель тут же сказал:

– Папийон, вы будете наказаны за проявление неуважения к доктору.

– Ни в коем случае, – возразил доктор, – я не заявляю никаких жалоб, поэтому вы не можете его наказывать. Ты что, не хочешь больше лимонов? Именно это ты желал сказать?

– Да, доктор, я наелся лимонов. Мне от них не лучше. Мне хотелось бы попробовать лечиться настоем ложечной травы.

– Я его тебе не прописывал, потому что остался очень небольшой запас и я берегу его на особо серьезный случай. Однако тебе будут давать одну ложку в день. А лимоны продолжай есть.

– Доктор, я видел, как индейцы едят морские водоросли. Такие же, я знаю, растут на Руаяле. И на Сен-Жозефе наверняка есть.

– Очень ценная идея. Я сам видел, что тут растут некоторые водоросли. Надо включить их в ежедневный рацион. Индейцы отваривают их или едят сырыми?

– Сырыми.

– Очень хорошо. Благодарю. Комендант, я надеюсь, что вы проследите, чтобы этого человека не наказывали.

– Хорошо, капитан.

Свершилось чудо. Теперь один раз в неделю нас выводят из камер на медосмотр под открытым небом. Он длится не меньше двух часов. Этого времени хватает, чтобы разглядеть лица, шепотом переброситься несколькими словами. Кто бы мог подумать, что такое случится? Люди стали совсем другими. Просто фантастическая перемена. Все дохляки вставали на ноги и прогуливались по двору под солнцем. Погребенные заживо, мы наконец-то получили возможность общаться друг с другом. Свежий воздух возвращал нас к жизни.

Клац, клац, клац. Бесконечное клацанье отпираемых дверных замков. Девять часов утра, четверг. Двери открыты, каждый стоит на пороге своей камеры. Гремит голос:

– Заключенные, приготовиться к обходу губернатора!

Высокий седовласый человек медленно идет по коридору, останавливаясь у каждой камеры. Его сопровождают пять офицеров из колониального ведомства. Несомненно, все врачи. Слышно, как губернатору докладывают, за что и на сколько приговорен тот или иной узник. Перед тем как подойти ко мне, инспектор задержался у соседней камеры. Ее «жилец» не стоял на ногах, его вынуждены поддерживать под руки. Это Гравиль, один из каннибалов. Кто-то из офицеров сказал:

– Так это же ходячий труп.

– Они все в жалком состоянии, – заметил губернатор.

Комиссия подошла ко мне.

– Ваше имя? – спросил губернатор.

– Шарьер.

– Сколько?

– Восемь лет за кражу государственного имущества, непреднамеренное убийство. Три и пять без перерыва.

– Сколько отсидел?

– Восемнадцать месяцев.

– Поведение?

– Хорошее, – ответил комендант тюрьмы.

– Состояние здоровья?

– Удовлетворительное, – отозвался доктор.

– Имеете что-либо заявить?

– Только то, что здешний режим бесчеловечен и недостоин Франции.

– В каком смысле?

– Абсолютная тишина, никаких прогулок, а до недавнего времени и никакой медицинской помощи.

– Ведите себя хорошо, и, может быть, пока я губернатор, мне удастся сократить вам срок.

– Спасибо.

С этого дня нам разрешили час прогулки с купанием в искусственном бассейне, отгороженном от моря огромными каменными блоками для защиты купающихся от акул. Все это делалось по распоряжению губернатора и главного врача колонии.

Каждое утро в девять часов группы заключенных по сто человек направлялись в чем мать родила из тюрьмы к морю. Жены и дети надзирателей в это время должны были сидеть по домам, чтобы дать нам возможность пройти мимо в костюмах Адама.

Это продолжалось в течение месяца. Лица людей совершенно изменились. Умственно и физически больные люди, томившиеся в камерах одиночного заключения, полностью преобразились. Сказывались солнечное тепло, купание в море и возможность поговорить часок каждый день.

Однажды мы возвращались с моря в тюрьму. Я плелся в хвосте колонны. И вдруг раздался душераздирающий крик, за которым последовали два револьверных выстрела.

– Спасите! На помощь! Моя девочка тонет!

Крик доносился со стороны небольшого причала, представлявшего собой простую бетонную дамбу, уходящую в море. К ней причаливали лодки. Послышались другие крики:

– Акулы!

И еще два револьверных выстрела. Все остановились и стали смотреть в сторону, откуда доносились крики и выстрелы. Не раздумывая, я оттолкнул надзирателя и, голый, бросился к молу. Прибежав туда, я увидел двух обезумевших от воплей женщин, трех надзирателей и нескольких арабов.

– Прыгайте! – кричала женщина. – Она недалеко! Я не умею плавать, а то бы… О, трусливое стадо!

– Акулы! – закричал один надзиратель и стал палить в них снова.

Девочка в бело-голубом платьице барахталась в воде. Течение медленно относило ее от берега. Ее несло точно к тому месту, где было кладбище узников; пока до него еще было далеко. Багры беспрерывно стреляли и, должно быть, задели акул, поскольку вода рядом с девочкой кипела и бурлила.

– Не стреляйте! – закричал я и прыгнул в воду.

Подхваченный течением, я стал быстро приближаться к девочке. Что есть мочи я бил ногами, чтобы отпугнуть акул. Девочка все еще держалась на плаву, благодаря вздувшемуся, как парус, платьицу.

До нее оставалось каких-то тридцать-сорок метров, когда с Руаяля подоспела лодка. Оттуда заметили, что происходит. Лодка подобрала девочку перед самым моим носом. Ее вытащили из воды, а я завыл от ярости и досады, не обращая никакого внимания на акул. Меня тоже втянули в лодку. Я рисковал своей жизнью впустую.

Я так думал, по крайней мере, сначала. Но спустя месяц доктор Жермен Гибер добился в качестве награды отмены приговора, и я «по состоянию здоровья» был выпущен из тюрьмы одиночного заключения.

И вот я снова просто чудом оказался на Руаяле как обычный заключенный, отбывающий обычное заключение. Мне суждено было провести восемь лет в камере-одиночке, но я пытался спасти девочку, и этот поступок вернул меня на Руаяль через девятнадцать месяцев.

Со мной мои друзья: Дега, все еще главный бухгалтер; Гальгани – письмоносец; Карбоньери, полностью оправданный по делу о несостоявшемся побеге; и Гранде, и столяр Бурсе, и санитар Шаталь, и свояки-«колясочники» Нарик и Кенье; и Матюрет, мой партнер по первому побегу, – он все еще на Руаяле и работает в должности помощника дежурного санитара.