Анри Шарьер - Мотылек

Дрались целую ночь, и только утром часам к семи Бруту удалось прижать соперника к стенке пекарни на самом берегу моря. Там он всадил свой рог на полную глубину в брюхо Дантона. Чтобы покончить с противником раз и навсегда, Брут крутанул башкой раз-другой, разворотив Дантону все внутренности. Полезли кишки и полилась кровь. Дантон рухнул, поверженный и побежденный.

Борьба гигантов настолько обессилила Брута, что мне пришлось помочь ему вытащить рог из брюха Дантона, иначе ему никак не удавалось встать на ноги. Он побрел, пошатываясь и спотыкаясь, вдоль берега моря. К нему подошла Маргерита. Она подсунула свою комолую башку под его могучую шею, помогая держать ее на весу.

Я не смог присутствовать на их свадьбе, ибо багор, отвечавший за буйволов, обвинил меня в том, что я не по делу распряг Брута. И меня выгнали с работы.

Я попросил разрешения встретиться с комендантом. Хотелось переговорить с ним о Бруте.

– В чем дело, Папийон? Брута непременно надо прирезать. Он слишком опасен. Он уже загубил трех хороших буйволов! Этого мало?

– Я за этим и пришел и прошу вас спасти Брута. Надзиратель со скотного двора, приставленный к буйволам, ничего толком не знает. Позвольте мне рассказать вам, как Брут действовал на законных основаниях в целях самозащиты.

Комендант улыбнулся:

– Я слушаю.

– …Так что вы понимаете, месье комендант, не мой буйвол напал, а на него напали.

Закончил я свой подробный рассказ таким образом:

– Более того, если бы я не распряг Брута, Дантон убил бы его. Брут не смог бы постоять за себя, если бы оставался запряженным в повозку.

– Верно, – сказал комендант.

В это время появился багор со скотного двора.

– Доброе утро, комендант. Я вас ищу, Папийон. Вы вышли утром из лагеря так, словно собрались на работу. Но у вас нет работы – вы уволены.

– Месье Ангости, я хотел их разнять, но куда там – они так рассвирепели, что я ничего не мог поделать.

– Может быть, и так. Но вы уже не ездите на том буйволе, и вам об этом было сказано. В любом случае утром в воскресенье его зарежут. На всю тюрьму хватит мяса.

– Вы не сможете это сделать.

– Уж не вы ли мне запретите?

– Нет, не я, а комендант. А если этого недостаточно, я обращусь к доктору Жермену Гиберу, и он вступится за Брута.

– Зачем вы влезаете в это дело?

– Потому что это мое дело. Я погонщик буйвола, а он мой друг.

– Ваш друг буйвол? Не смешите!

– Месье Ангости, выслушайте меня. Всего минуту.

– Пусть говорит в защиту своего буйвола, – сказал комендант.

– Хорошо. Говорите.

– Месье Ангости, как вы думаете, животные могут разговаривать друг с другом?

– Почему бы нет, они же общаются между собой!

– Так вот. Брут и Дантон договорились драться на дуэли.

И снова я повторил весь рассказ с начала до конца.

– Боже! – воскликнул корсиканец. – Вы хороший мужик, Папийон. Делайте с Брутом, что хотите, но в следующий раз, если он что-нибудь натворит, его уже никто не спасет, даже комендант. Можете снова работать возчиком. Посмотрите, как дела с Брутом, и сразу же приступайте к работе.

Через два дня Брут вернулся к своим обязанностям по доставке морской воды. Он по-прежнему тащил повозку, которую починили в столярных мастерских. Рядом с ним шла его законная Маргерита. Когда мы достигали нашего места отдыха и под колесо был уже подложен камень, я спрашивал:

– Брут, а где Дантон?

И буйвол одним махом срывал с места повозку и резво шел вперед без передышки поступью победителя.

Острова были чрезвычайно опасным местом из-за той видимой свободы, которой пользовались заключенные. Было больно смотреть, как одни приноровились к однообразному течению жизни и ожидают окончания срока каторги, другие же все глубже погрязают в пороках и уже ничего не ждут.

Прошлой ночью я наблюдал, лежа в своей подвесной койке, как игра в дальнем углу комнаты настолько обострилась, что потребовались объединенные усилия моих друзей Карбоньери и Гранде, чтобы не дать ей выйти из-под контроля. Одному уже было не справиться. А я в это время размышлял, пытаясь оживить в своей памяти картины прошлого. Но картины не вызывались и не оживали. Казалось, присяжных заседателей и вовсе не существовало. Я старался высветить, выхватить из мрака событий те тусклые фигуры злополучно памятного дня – и ничего не получалось. Мне не удалось отчетливо увидеть ни одного лица. Только лицо прокурора, единственного, кто представлял для меня суровую действительность! А мне-то казалось, что ты перестал существовать для меня во имя спокойствия и добра. Я так думал еще тогда, когда находился на Тринидаде у Боуэнов. Какой черный рок преследует меня в твоем образе? Не ты ли, вошь, мера всех моих неудач, в том числе и шести провалившихся попыток бежать? А когда ты услышал о моем первом побеге с каторги, спал ли ты спокойно? Хотелось бы знать, испугался ли ты или просто пришел в ярость при этом известии? Надо же, добыча ускользнула прямо из сточной канавы, куда ты спустил ее! И всего-то через сорок три дня птичка вырвалась из клетки! Почему же судьба через одиннадцать месяцев снова привела меня в тюрьму? Вероятно, Господь наказал меня за презрение к примитивному, но прекрасному – о, такому прекрасному! – образу жизни, которым я мог бы наслаждаться вечно, если бы захотел.

Мои возлюбленные Лали и Сорайма; мое племя без жандармов и юстиции, где признается только один закон – безусловное взаимопонимание между соплеменниками. Да, это я виноват, что оказался здесь. И теперь я должен думать только об одном: бежать, бежать, бежать или умереть.

У тебя, прокурор, когда ты узнал, что меня схватили и снова возвратили на каторгу, на физиономии наверняка застыла улыбка победителя, не так ли? Ты, должно быть, подумал: «Все идет прекрасно: он там, где ему и следовало быть, – плывет вниз по сточной канаве». Но ты ошибся: сердце мое и душа никогда не опустятся до этого унизительного положения. Вы наложили лапы только на мое физическое тело. Дважды в сутки ваши стражники и ваша тюремная система отмечают, что я здесь, и это вас устраивает. В шесть утра: «Папийон!» – «Здесь!» В шесть вечера: «Папийон!» – «Здесь!» Прекрасно. Он у нас в руках уже шесть лет, поди уж дряхлеет, и, если немного повезет, однажды прозвучит колокол и приплывут акулы и получат его со всеми подобающими почестями. Ежедневно ваша система устраивает для акул такой праздник. Она сначала выматывает человека, а потом избавляется от него.

Но вы ошибаетесь, ваши расчеты не сбываются. Я связан телом, но дух мой свободен. Послушайте-ка, что я вам еще скажу: я ни в малейшей степени не смирился с тем, к чему приспособились мои собратья по несчастью, пусть даже мои ближайшие друзья. Я решительно настроен бежать в любое время дня или ночи. Круглосуточно. Жду на старте.