Анри Шарьер - Мотылек

– Капитан, поскольку вы солдат, прошу вас до приезда вашего начальства приказать вашим людям не обращаться с нами так, как с другими заключенными. Я еще раз заверяю вас, что мы оказались здесь без всякого суда, да нас и нельзя судить, потому что мы не совершили никаких преступлений на территории Венесуэлы.

– Хорошо. Я отдам соответствующие распоряжения. Надеюсь, вы мне не солгали.

В воскресенье у меня было предостаточно времени понаблюдать за другими заключенными. Первое, что бросилось в глаза, было то, что все они пребывали в прекрасной физической форме. Второе – побои были таким обычным и повседневным явлением и раздавались так щедро и свободно, что они к ним привыкли. Даже в воскресенье, в день отдыха, когда можно было бы легко избежать всяких колотушек, только веди себя прилично, они, словно мазохисты, получали, казалось, удовольствие, играя с огнем. Они не прекращали делать то, что было запрещено: играли на деньги, сношали «мальчиков» в туалетах, воровали друг у друга, обзывали грязными словами женщин, приносивших сигареты и конфеты для тех же заключенных. Они также приторговывали: плели корзинки или вырезали по дереву и выменивали вещицы на несколько монет или пачки сигарет. Были и такие, которые выхватывали у женщины из рук то, что она протягивала через колючую проволоку, и убегали, прячась среди других, ничего не дав ей взамен. И все это свелось к тому, что телесное наказание превратилось в орудие, от которого заключенные закалялись, как в горниле. Разгул террора в лагере не пошел на пользу ни обществу, ни порядку – он не оказывал никакого положительного воздействия на бедных зэков.

Тюрьма-одиночка на Сен-Жозефе с ее гробовой тишиной куда страшнее, чем эта. Здесь страх длится лишь считаные минуты, зато ночью можно поговорить, и по воскресеньям, и после работы. Еды всегда навалом. Здесь можно тянуть свой срок, в любом случае не превышающий пяти лет.

Воскресенье прошло за разговорами, курили и пили кофе. К нам пытались подъехать несколько колумбийцев, но мы вежливо и твердо попросили их заняться своим делом. Нельзя допустить, чтобы на нас смотрели как на обычных заключенных, иначе сядут и не слезут. Тогда – пиши пропало.

В понедельник в шесть утра после плотного завтрака нас погнали на работу со всеми вместе. Вот как она начиналась: две шеренги выстраивались друг против друга – шеренга солдат и шеренга заключенных. Пятьдесят человек на пятьдесят. На каждого зэка один солдат. Между шеренгами разложен рабочий инструмент: кирки, лопаты, топоры. Обе шеренги наблюдают друг за другом. Шеренга зэков смотрит затравленно – шеренга солдат с садистским нетерпением.

Сержант выкрикивает:

– Такой-то, кирка!

Бедняга бросается вперед и в тот момент, когда он, схватив инструмент и положив его на плечо, кидается бегом к месту работы, следует команда сержанта:

– Рядовой номер такой-то!

Солдат срывается с места и бежит за несчастным зэком, охаживая его плеткой на ходу. Ужасный спектакль повторяется два раза в день. Со стороны можно подумать, что все пространство между лагерем и рабочей площадкой заполнено вьючными ослами, которых лупцуют погонщики, чтобы скотина не сбавила шаг.

Ожидая своей очереди, мы застыли в недобром предчувствии. Но, к счастью, все обошлось; с нами поступили иначе.

– Пятеро из Кайенны, подойдите сюда. Кто помоложе берет кирки и топоры, кто постарше – две лопаты.

К рабочей площадке мы не бежим, но идем резвым шагом охотников. Нас сопровождают четверо солдат и капрал. Этот день был утомительнее и длиннее первого. Люди, которых, что называется, достали, совершенно выбившись из сил, выли как безумные и, падая на колени, умоляли, чтоб их больше не били. В полдень поступила команда сносить с выжигаемого участка леса из многочисленных кострищ не сгоревшие до конца ветки и бревна в одну большую кучу. Одни сносили, другие подчищали за ними. И эта куча снова превратилась в большой костер. И снова гуляла солдатская плетка по спинам заключенных, принявшихся разбирать кострища и сносивших бегом тлеющие головешки в центр расчищаемого участка. Эта дьявольская гонка доводила некоторых до умопомрачения. В спешке они хватались за тлеющие концы головешек и обжигали руки. На них тут же сыпались удары, и бедняги неслись босиком по углям и дымящимся сучьям, разбросанным вокруг. Это фантастическое представление продолжалось целых три часа. Никого из нас не пригласили участвовать в расчистке чертова места. И слава богу, так как с помощью коротких фраз мы договорились, не отрываясь от работы и не поднимая головы, броситься на солдат во главе с капралом, разоружить их и открыть огонь по этой банде дикарей.

Во вторник мы не пошли на работу. Нас вызвали в кабинет двух начальников исправительно-трудовой колонии – майоров национальной гвардии. Военные очень удивились, узнав, что нас доставили в Эль-Дорадо без всяких сопроводительных документов, касающихся решения какого-либо суда. Они пообещали потребовать объяснений у начальника колонии Эль-Дорадо.

Ждать пришлось недолго. Эти два майора, в ведении которых находилась охрана тюрьмы, несомненно относились к категории самых жестких служак – даже чрезмерно жестких с точки зрения проводимых ими репрессий, – но порядочных в отношении соблюдения законности. Они вынудили начальника встретиться с нами для выяснения дела.

И вот начальник перед нами в сопровождении своего шурина, русского, и двух офицеров национальной гвардии.

– Французы, я начальник колонии Эль-Дорадо. Вы просили встречи со мной. Что вы хотите?

– Прежде всего узнать, какой суд без разбирательства по существу приговорил нас отбывать срок в этой каторжной колонии? На сколько лет и за какое преступление? Мы пришли морем в Ирапу. Мы не совершали никакого преступления. Спрашивается, что мы здесь делаем? И как вы можете объяснить, что нас здесь заставляют работать.

– Прежде всего мы находимся в состоянии войны. Поэтому мы должны точно знать, кто вы такие.

– Очень хорошо. Но это не оправдание тому, что нас загнали на каторгу.

– Вы скрываетесь от французского правосудия. Нам следует выяснить, требуют ли французские власти вашей выдачи.

– Допустим. Но я еще раз требую объяснить, почему нас содержат в тюрьме и обращаются с нами как с заключенными.

– Вы временно задержаны на основании закона o vagos y maleantes (бродягах и мошенниках) до выяснения обстоятельств и наведения справок.

Спор мог бы продолжаться до бесконечности, если бы один офицер не встрял со своим мнением:

– Господин начальник, честно говоря, мы не можем обращаться с этими людьми как с обычными заключенными. Я предлагаю подождать решения Каракаса по данному вопросу, а пока занять их чем-нибудь другим и не посылать на строительство дорог.