Эйвери Бишоп - Школа безумия

Не успел этот вопрос сорваться с моих губ, как я пожалела о нем.

Лицо Кортни вновь напряглось, взгляд потух.

– Будь я в состоянии позволить себе это, я бы давно это сделала.

Уезжай, тотчас сказала я себе, точно так же, как когда мы были на автостоянке. Но я не могла уехать. Пока.

– Значит, только ты и она.

– Да.

– А как насчет Джейн?

– Она умерла.

Хотя я много лет не видела и не разговаривала с бабушкой Кортни, эта новость меня потрясла.

– Извини, я не знала. Когда?

– Три года назад.

– А твои родители?

– Отца тоже больше нет, и он до самого последнего дня не хотел иметь ничего общего со мной и с внучкой-полукровкой.

Это слово заставило меня поморщиться, что, казалось, придало Кортни дополнительную власть.

– Полукровка. Он так и сказал. Так назвал Терри. И когда он это сделал, я пообещала себе, что больше никогда не заговорю со своими родителями.

– Ты ведь работаешь, верно?

– Да, кассиршей в «Уолмарте», Эмили. Здесь платят голую минималку, но при этом ровно столько, что я не имею права на продуктовые талоны. Пойми, все, что я делаю, я делаю для Терри. Еда, которую мы можем себе позволить, достается ей. Я видела твое лицо, когда я накладывала себе с горкой тарелку в доме родителей Оливии. Ты осуждала меня.

– Неправда.

– Правда. Я это видела. Как ты думаешь, я когда-нибудь скажу Маккензи или Элизе, где я живу или работаю? Конечно, нет. Я всегда буду переживать по поводу того, что они думают обо мне, даже спустя столько лет. Но я думала, что ты другая.

– Я другая.

– Неправда. Да, ты стала старше, но ты такая же вредная девчонка, как и тогда. Ты по-прежнему всего лишь гарпия.

Кортни прищурилась и впилась взглядом в мое лицо. Она сделала шаг вперед, и я поймала себя на том, что отпрянула.

– Почему ты не хотела поехать на похороны Оливии? Потому что ты думаешь, что ты лучше всех. Считаешь, что старых друзей можно списать со счетов, как будто их не существует. Если честно, Эмили, мне тебя жаль. У тебя устроенная жизнь, красивый жених, большое кольцо на пальце, и все равно нет счастья. Ты производишь жалкое впечатление.

Кортни вывела меня обратно в коридор.

– Я могу провести оставшуюся часть тура по квартире, но смотреть больше не на что. У нас на кухне мало еды, а большую часть той, что есть, я беру в пункте раздачи продовольствия. Я стараюсь, чтобы Терри по возможности ела здоровую пищу, но иногда это просто невозможно.

– Как ты добираешься до работы?

– Езжу на автобусе. Я не могу позволить себе машину, не говоря уже о страховке. Теперь ты видела жизненные условия Терри. Если ты думаешь, что со мной ей плохо, делай то, считаешь нужным, позвони в службу опеки. В противном случае, думаю, тебе пора уходить.

Кортни в упор посмотрела на меня, ожидая, что я скажу еще что-нибудь. Я молчала. Не сказав ни слова, я вышла в коридор и направилась обратно к входной двери. Проходя мимо гостиной, я на минутку остановилась, чтобы попрощаться с Терри.

– Была рада увидеть тебя снова, Терри. Не могу дождаться, чтобы прочитать твою книгу, когда та будет готова.

Девочка расплылась в довольной улыбке.

– Спасибо! А я не могу дождаться, когда ее уже закончу!

На ходу я скользнула рукой в сумочку. Кортни подошла ко мне сзади. Ее голос был резким шепотом:

– Не надо.

Нащупав пальцами мятую десятидолларовую купюру, я медленно повернулась.

– Сказала же, – прошептала она. – Это деньги за бензин.

Я в упор посмотрела на Кортни, а она – на меня. Я поняла: победительницей мне не выйти. Как я ни поступлю, сделаю только хуже.

Словно читая мои мысли, Кортни холодно посмотрела на меня.

– Нам не нужна твоя жалость. Нам от тебя ничего не нужно.

Я еще мгновение смотрела на нее, надеясь увидеть в ее лице хоть малейший признак слабости, нечто, что могло бы облегчить этот момент. Но ничего не увидела.

Оставив смятую купюру в сумочке, я вышла в коридор и направилась к лестнице.

Как только они вошли в квартиру, мать схватила телефон.

В машине она была взбудоражена – ее пальцы практически душили руль, сердитый голос срывался, когда она ругала этих маленьких сучек. Как только на другом конце линии ей ответили, она пришла в еще большее возбуждение.

– Шейла, ты не поверишь. Эти маленькие сучки зашли слишком далеко. Что такое? Нет, точно не знаю, Грейс мне не говорит, но у нее на затылке кошмарный синяк. Родители той богатой девчонки, той самой, что привезла их на озеро, вели себя так, будто понятия не имели, что случилось. Я должна подать на них в суд. Как ты думаешь, я должна подать на них в суд? Может, стоит нанять адвоката.

Она оставила мать в гостиной. Телефонный шнур был туго обмотан вокруг руки. Мать всегда машинально наматывала его на руку, когда бывала взволнована.

Квартирка была маленькой, всего две крошечные спальни и одна ванная.

– Грейс, дорогая, – крикнула ей вслед мать, – ты куда?

Она услышала в голосе матери тревогу. Ее взгляд переместился со спальни на дверь справа.

– В ванную.

Ее мать ничего не сказала, лишь подождала, а затем возобновила телефонный разговор. Ее голос был полон исступления.

– Говорю тебе, Шейла, это место ничем не лучше, чем дом. Наверное, нам не следовало уезжать. Я думала, что дети здесь будут лучше. Но они настоящие животные.

Она вошла в ванную и включила свет. Одна из лампочек над зеркалом несколько раз мигнула и погасла. Ничего страшного, были еще две лампочки и светили достаточно ярко.

Она посмотрела на себя в зеркало, на свое маленькое бледное лицо, на длинные темные волосы. Затылок пульсировал от боли.

Как только девочки вернулись, развязали ее и отвели обратно в хижину, она приняла душ. Вымыла большую часть крови из волос, но не всю, потому что мать заметила это почти сразу, когда забрала ее. Другие девочки выглядели напуганными, боясь, что Грейс настучит на них. Страх был ощутимым, хотя и длился недолго, по крайней мере у Маккензи и Элизы. Они знали: Грейс никому не скажет.

И она не сказала. Она не сказала ни слова, хотя помнила, что сказали они. Что она лохушка. Ничтожество. Что мир был бы лучше, если бы она вообще не родилась.

Скрипнув металлическими кольцами по карнизу-штанге, она отдернула занавеску душа, наклонилась, вставила в слив пробку и полностью открыла оба крана.

В гостиной мать все так же сидела на диване, телефон был все так же прижат к уху, шнур еще крепче обвивал руку.

– Я не знаю, что с ней творится. Последние пару месяцев она ведет себя странно. Молчит. Ничего мне не рассказывает.

Ее голос был приглушенным шепотом, и как только она поняла, что дочь вернулась в комнату, она тотчас умолкла, посмотрела на Грейс и выдавила неловкую улыбку.