Зигмунт Милошевский - Переплетения

Шацкий надел спортивный костюм, и тот весь покрылся пылью от перевозки. Он радовался квартире и тому, что через минуту вместе с прекраснейшей женщиной на земле съест булочку и запьет ее кефиром. Радовался, что продавщица милая. У него тогда были длинные темные волосы, заплетенные в косичку, а не молочно-белый ежик, который делал его похожим на сержанта пехоты из американских военных фильмов.

Цезарий Рудский вежливо, но решительно отказался отвечать на вопросы о терапии Квятковской, Ярчик и Каима. Шацкий не настаивал: ему нужно было предъявить кому-то из них обвинение, чтобы с помощью суда заставить Рудского выдать документацию. Терапевт описывал лишь тот день, когда было найдено тело, и Шацкий с грустью констатировал, что ни одна из допрошенных особ, похоже, не являлась убийцей. Их показания были логичными, производили впечатление искренних, в них угадывалось сожаление по поводу смерти Теляка, со значительной долей симпатии к нему. Кроме того, он не представлял себе мотив убийства Теляка для любого из допрошенных.

Так думал прокурор Теодор Шацкий во вторник, 7 июня, в 10.30 утра. А двумя часами позднее он был убежден, что убийцу надо искать именно среди троицы пациентов Рудского.

– Мне немного странно, что со мной говорите вы, а не полиция, – внезапно сказал терапевт.

– Прошу не верить телевизионным сериалам. В Польше следствие по важным делам ведет прокурор. Полиция только помогает – как ей кажется, а сама гоняется за угонщиками автомобилей и взломщиками.

– Вы не преувеличиваете?

– Немного, – усмехнулся Шацкий.

– Наверное, вы чувствуете, что вас недооценивают.

– Я бы предпочел говорить о фактах, а не о чувствах.

– Это всегда проще. Что еще вы хотели бы узнать?

– Хотел бы узнать, что случилось в субботний вечер. И что такое «терапия расстановок». И почему у ваших пациентов дрожит голос, когда они о ней говорят.

– В таком случае нам придется говорить о чувствах.

– Я это как-нибудь вынесу.

Терапевт встал, подошел к книжному шкафу и стал рыться в черной папке.

– Я не в состоянии объяснить вам, – сказал он. – К сожалению, это невозможно. Абсолютно невыполнимо.

Шацкий прикусил губу. Что за козел. Как только дошли до сути, начал выкручиваться.

– А вы попробуйте. Может, удастся.

– Ничего не выйдет. Об этом не расскажешь, – Рудский повернулся к Шацкому с извиняющейся улыбкой. У того внутри все кипело от злости. – Но я могу вам это показать. – В руке он держал небольшую видеокамеру.

Зал на Лазенковской. Видны сидящие рядом Теляк, Каим, Квятковская и Ярчик. В кадре появляется Рудский.

Рудский: – Пан Хенрик, просим вас.

Теляк встает, нервно улыбается. И тут Шацкого охватила дрожь. Теляк был в том же костюме, в котором его нашли мертвым. Шацкий не мог отделаться от впечатления, что сейчас тот ляжет на пол, а один из участников встанет и вонзит вертел ему в глаз. И на щеке появится пятно в форме гоночного автомобиля.

Теляк: – А может, кто-нибудь другой?

Рудский: – Мы бросали жребий. Но если вы не готовы, скажите.

Долгая тишина.

Теляк: – Хорошо, я попробую.

Рудский: – О’кей. Сначала расставим семью, из которой вы происходите. Пани Бася будет вашей матерью, пан Эузебиуш – отцом. Прошу их расставить.

Теляк берет за руку Ярчик и ведет ее в дальний угол помещения. Показывает место у стены, стоит лицом к ней. Потом рядом ставит Каима, тоже лицом к стене. Сам он остановился посреди комнаты, глядит им в спину.

Рудский: – Уже?

Теляк: – Да.

Рудский: – Пани Барбара, прошу сказать, что вы чувствуете.

Ярчик: – Мне грустно, я хотела бы увидеть своего сына. Я тоскую по нему.

Рудский: – Пан Каим?

Каим: – Мне нехорошо. Я чувствую его взгляд, вбитый в мою спину. Я бы хотел повернуться. Или уйти. Я чувствую, как что-то сдавливает мою шею, как если бы кто-нибудь надел на меня ошейник.

Ярчик: – У меня такое же чувство. Или как если бы кто-то поставил меня в угол, чтобы наказать. Мне плохо. Я чувствую себя виноватой.

Теляк: – Я хотел бы к ним подойти.

Каим: – Я могу повернуться?

Рудский: – Еще нет. (Теляку) Прошу подойти к своим родителям и стать за ними.

Теляк стал за спиной Каима и Ярчик.

Рудский ( Теляку ): – А как теперь?

Теляк: – Лучше, значительно лучше. Теперь так, как я хотел.

Каим ( с трудом): — А вот для меня невыносимо. Передо мной – стена, за спиной – мой сын. Я не знаю, зачем он пришел, но не хочу, чтобы он находился здесь. Господи, я едва держусь на ногах. Меня что-то душит. Прошу разрешить мне уйти или забрать его отсюда.

Рудский: – Еще минутка.

Терапевт остановил запись. На экране застыла фигура Теляка, стоящего за спиной своих «родителей». Шацкий смотрел на него с удивлением.

– Что это за театр? – спросил он. – Вы заранее расписали роли, как им себя вести?

Рудский отрицательно покачал головой.

– Мало того. Они почти ничего не знают о пане Хенрике. Не знают, что он убежал из дому, не знают, что его родители трагически погибли и что Хенрик не успел с ними попрощаться. Ничего. Как видите, по существу терапия очень проста, если сравнить ее, например, с психоанализом, причем – по моему мнению – часто бесполезным.

Шацкий прервал его жестом руки.

– Умоляю, все по порядку, – сказал он.

– Хорошо, по порядку. Вы соглашаетесь на лечение методом расстановок, потому что вам тяжело, трудно, плохо. Вы сами не знаете, почему. Вы мне рассказываете немного о себе: родители, братья с сестрами, жена, дети, первая жена, первая жена отца и так далее. Важны все члены вашей семьи. Как живые, так и умершие. И расставляете их в пространстве. Каждого берете за руку, ведете в определенное место и указываете направление, куда он или она должны смотреть. Вы, наверное, удивитесь, но часто уже в этот момент люди замечают, что что-то не в порядке. И почему им плохо. Например, оттого, что жена стоит в месте, где должна стоять мать. Или потому, что ребенок отделяет вас от жены. Одним словом, потому, что порядок нарушен. Достаточно расставить людей правильно, и пациент выйдет с сеанса терапии другим человеком. Через пять минут.

– А почему Каим утверждает, что ему душно и что он потеряет сознание?

– Потому что участники чувствуют эмоции людей, которых представляют.

– Но родители Теляка умерли много лет назад.

– Умерших – тоже.

– Ясно. A в конце нужно станцевать голым у костра в деревянной маске…

Рудский замолчал, явно обиженный шуткой прокурора. Шацкий заметил это и извинился.

– Я вас, в общем, понимаю. Поначалу я сам был настроен скептически, – простил его Рудский. – Мне казалось, пациент каким-то образом передает участникам свои эмоции, как бы программирует их. Но часто в ходе расстановок на свет выходят семейные тайны, о которых пациент не имел понятия.