Гилберт Честертон - Загадочная книга (сборник)

Сам звук шагов был совершенно обычный, такие шаги можно услышать в любой гостинице, и все же было в них что-то очень странное. Кроме них других шагов слышно не было. В этом доме всегда было очень тихо, поскольку те немногие гости, которые здесь собирались, сразу же направлялись в свои апартаменты, а вышколенные официанты умели оставаться практически незаметными, пока в них не возникала надобность. Трудно себе представить место, где было бы меньше причин ожидать чего-то необычного. Но эти шаги казались до того странными, что было даже трудно понять, обычные они или необычные. Отец Браун повторил их пальцами на краешке стола, как человек, пытающийся научиться играть какую-то мелодию на фортепиано.

Сначала шла серия быстрых мелких шажков – такие звуки мог издавать легкоатлет, участвующий в состязании по спортивной ходьбе. В какой-то миг они прекращались и дальше следовали медленные мерные шаги. Эти шаги звучали раза в четыре реже, чем предыдущие, но слышны были примерно такое же время. Как только они прекращались, вновь раздавался бег, или дробь, легких торопливых шажков, через какое-то время они опять превращались в медленные тяжелые шаги. Не вызывало сомнения, что эти звуки издают одни и те же ноги, поскольку, во-первых, как уже сказано, здесь было не настолько оживленно, и во-вторых, обувь издавала хоть и слабое, но характерное поскрипывание. Отец Браун – человек, который не может не задавать вопросов, но от этого, казалось бы, пустякового вопроса у него чуть не лопалась голова. Он видел, как люди разбегаются перед прыжком. Он видел, как люди разбегаются перед тем, как начать скользить. Но зачем, спрашивается, человеку разбегаться для того, чтобы начать идти? Или, с другой стороны, зачем человеку идти, прежде чем побежать? А другого объяснения странным фортелям, которые выделывала эта невидимая пара ног, не было. Человек за дверью либо пробегал одну половину коридора для того, чтобы медленно пройти другую, либо шел очень медленно из одного его конца, чтобы стремительно ускорить шаг ближе ко второму. Ни в одном из этих предположений особого смысла не просматривалось. Как и в самой комнате, в голове его становилось все темнее и темнее.

Однако, когда священник заставил себя думать спокойно, мрак, заполнявший камеру, в которой он был заключен, помог его мыслям проясниться. Ему вдруг представились эти странные ноги, которые такой неестественной или символической походкой перемещались по коридору. Может быть, это какая-то ритуальная языческая пляска? Или новое гимнастическое упражнение? Отец Браун решил рассуждать трезво. Что конкретно можно определить по звуку этих шагов? Сначала медленные: наверняка, это не шаги хозяина гостиницы. Люди такого типа либо ходят быстро и враскачку, либо вообще никуда не идут и сидят на месте. Это и не слуга, и не посыльный, ожидающий указаний. Звук не тот. Люди неимущие (в среде богачей) иногда топчутся на месте, если слегка пьяны, но в основном, а особенно в таких роскошных местах, как это, стоят или сидят неподвижно в принужденной позе. Нет. Эта тяжелая и в то же время упругая походка с оттенком беспечности, не особенно шумная, но и не особенно осторожная может принадлежать только одному виду живых существ. Это может быть только какой-то выходец из Восточной Европы, возможно, из тех, кому никогда не приходилось самому зарабатывать себе на жизнь.

И как только он уверился в этом заключении, шаги ускорились, и из-за двери донесся торопливый крысиный топоток. Слушатель в полутемной комнате отметил, что шаги, делаясь быстрее, в то же время становились тише, словно человек перемещался на цыпочках. Хотя ему не показалось, что человек за дверью хочет скрыть свое присутствие. Здесь было что-то другое. Но что? Отец Браун, как ни силился, не мог сообразить, что напоминает ему эта странная суетливая походка. От этого его бросало в ярость. Он совершенно точно уже где-то слышал такой звук. Неожиданно, охваченный какой-то новой мыслью, он вскочил и приблизился к двери. Прямого выхода в коридор его комнатка не имела, но с одной стороны там была дверь в стеклянную будку, а с другой – в гардероб. Он подергал дверь в будку и обнаружил, что она заперта. Тогда он посмотрел на квадратное окно, за которым не было видно ничего, кроме чернильной тучи, разрубленной багровым закатом, и тотчас почувствовал чье-то присутствие, как собака чует крысу.

Однако разумное начало снова возобладало. Он вспомнил, Левер предупреждал, что запрет его пока в комнате на ключ и выпустит позже. Он сказал себе, что этим необычным шагам снаружи можно придумать еще пару десятков объяснений, о которых он просто пока не подумал, и напомнил себе, что в комнате еще достаточно светло, чтобы закончить то дело, ради которого он здесь находился. Он взял бумаги, подошел к окну, через которое еще проникал пурпурный вечерний свет, и снова ушел с головой в почти законченную работу. Минут двадцать он писал, наклоняясь к бумаге все ниже и ниже, а потом неожиданно сел ровно. Он снова услышал необычные шаги.

Но на этот раз появилась третья странность. Если раньше неизвестный ходил, спокойно или торопливо, но ходил, то сейчас он побежал. По коридору промчались быстрые, мягкие, скачкообразные шаги, словно на мягких лапах пробежал леопард. Кто бы там ни ходил, этот человек силен, подвижен и чрезвычайно взволнован. Однако после того как звук стремительно приблизился к комнате (словно налетел легкий ветер), шаги снова зазвучали по-старому: медленно, развязно.

Отец Браун решительно бросил бумаги и, зная, что дверь в будку заперта, сразу направился к выходу в гардероб. Гардеробщика на месте не оказалось, вероятно, потому что он знал, когда гости обедают, на рабочем месте ему делать нечего. Пробравшись через серый лес пальто и плащей, священник увидел, что темный гардероб выходил в освещенный коридор чем-то вроде открывающегося прилавка, самого обычного, через который всем нам приходилось передавать зонтики и получать номерки. Прямо над полуаркой этого проема горела лампа. На самого отца Брауна, который казался неясным черным силуэтом напротив темного окна у него за спиной, свет почти не падал. Зато человек, стоявший в коридоре рядом с гардеробом, был освещен прекрасно, почти как актер на сцене.

Это был стройный мужчина в обычном фраке, высокий и широкоплечий, но огромным его нельзя было назвать. При взгляде на него создавалось впечатление, что он может незаметно проскользнуть там, где многие люди ростом поменьше бросились бы в глаза и даже мешались бы под ногами. Смуглое и оживленное лицо его, повернутое к свету, выдавало в нем иностранца. Он был подтянут, держался легко и уверенно. Единственный недостаток можно было усмотреть лишь в том, что его черный фрак, простоватый, даже странным образом мешковатый, не соответствовал такой фигуре и манере держаться. Едва заметив темнеющую на фоне заката фигуру Брауна, он бросил на стойку бумажный номерок и голосом приветливым, но властным произнес: