Анна Грин - Дело Ливенворта (сборник)

– Вы забыли, что дома есть еще одно дело кроме того, что я уже упомянул. Завтра днем состоятся похороны вашего дяди.

– О да, бедный, бедный дядя…

– Вы глава хозяйства, – продолжил я, – и вам дóлжно посетить последнюю службу по тому, кто так много для вас сделал.

Было что-то странное во взгляде, которым мисс Мэри посмотрела на меня.

– Да, это так, – согласилась она и, величественно развернувшись, с решительным видом добавила: – Я хотела бы быть достойной вашего хорошего мнения обо мне. Я вернусь к сестре, мистер Рэймонд.

Настроение у меня немного поднялось. Я взял ее за руку.

– И пусть вашу сестру не понадобится утешать, что, я уверен, вы готовы сделать.

Ее рука выскользнула из моей.

– Я просто исполню свой долг, – холодно произнесла Мэри Ливенворт.

Спускаясь с крыльца, я встретил худощавого, одетого по последней моде молодого человека, который, когда проходил мимо, посмотрел на меня очень пристально. Поскольку одет он был чересчур элегантно для настоящего джентльмена и мне показалось, что я его уже видел во время дознания, я решил, что это кто-то из людей мистера Грайса, и поспешил дальше. Каково же было мое удивление, когда на углу я встретил еще одного человека, который, хоть и притворялся, что ждет конку, когда я подошел, украдкой бросил на меня внимательный взгляд. Поскольку этот второй был, несомненно, джентльменом, я, почувствовав некоторое раздражение, подошел к нему и осведомился, находит ли он мою внешность знакомой, раз так внимательно меня рассматривает.

– Я нахожу ее вполне приятной, – неожиданно ответил он, после чего развернулся и пошел по улице.

Рассерженный и в немалой степени оскорбленный положением, в которое этот человек поставил меня своей любезностью, я стоял и смотрел ему вслед, спрашивая себя, кто это и что ему было нужно. Ибо он был не только джентльменом, но еще и обладал примечательной внешностью: черты необычайно симметричные, тело очень стройное; не так уж молод – ему вполне могло быть и сорок, – однако в лице еще заметен отпечаток юношеской пылкости; ни линия подбородка, ни взгляд не выдают ни малейшей склонности к тоске , хотя и лик, и фигура того типа, который можно назвать наиболее расположенным к этому душевному состоянию.

«Он не может быть связанным с полицией, – решил я. – И совершенно не обязательно, что он знает меня или интересуется моими делами. И тем не менее забуду я его не скоро».

Примерно в восемь часов мне пришла записка от Элеоноры Ливенворт. Принес ее Томас, и в ней говорилось: «Приходите! Прошу, приходите, я…»

На этом предложение обрывалось дрожащей линией, как будто перо выпало из бессильных пальцев.

Через несколько минут я уже был на пути к ее дому.

Дверь открыла Молли.

– Мисс Элеонора в гостиной, сэр, – сказала она, приглашая меня войти.

Боясь сам не ведая чего, я поспешил в указанную комнату. Никогда еще я не чувствовал так роскошь этого великолепного зала с его античным полом, резными деревянными панелями и бронзовыми украшениями – насмешка вещей впервые бросилась мне в глаза. Положив руку на ручку двери гостиной, я прислушался. Все было тихо. Медленно отворив дверь, я отодвинул тяжелую атласную гардину и заглянул в комнату. Что за картина открылась мне!

В свете единственного газового рожка, слабого мерцания которого хватало лишь на то, чтобы сделать различимыми для глаза блестящий атлас и чистейший мрамор этого восхитительного помещения, я увидел Элеонору Ливенворт. Бледная, как скульптурное изваяние Психеи, проступавшее над нею из мягкой полутьмы сумерек в эркере, рядом с которым она сидела, такая же прекрасная и почти такая же неподвижная, она молитвенно сложила перед собой руки, явно нечувствительная ни к звуку, ни к движению, ни к прикосновению, – безмолвное олицетворение отчаяния перед лицом неумолимого рока.

Впечатленный этой картиной, я стоял, положив руку на гардину, не зная, то ли войти, то ли удалиться, как вдруг безмятежная фигура содрогнулась, застывшие руки разъединились, неподвижные глаза ожили, она вскочила и, издав удовлетворенный возглас, двинулась в мою сторону.

– Мисс Ливенворт! – воскликнул я, вздрогнув от звука собственного голоса.

Она остановилась и прижала ладони к лицу, как будто мир и все, что она забыла, ринулось на нее после того, как было произнесено это имя.

– Что случилось? – спросил я.

Ее руки тяжело упали.

– Вы не знаете? Они… Они начинают говорить, что я… – Мисс Элеонора не договорила, сжала горло. – Читайте! – Она указала на газету, лежавшую на полу у того места, где она сидела.

Я поднял газету, кажется, это была «Ивнинг телеграм», и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, о чем говорила мисс Элеонора. Я увидел заголовок, набранный крупными кричащими буквами:

Я был готов к этому, скажете вы, предвидел, что до этого дойдет; и все же невольно содрогнулся. Выронив газету, я стоял перед мисс Элеонорой, страстно желая и в то же время боясь посмотреть ей в лицо.

– Что это означает? – часто дыша, произнесла она. – Что это означает? Мир сошел с ума?

Остановившиеся глаза впились в меня, словно она была не в силах охватить разумом всего ужаса подобной несправедливости.

Я покачал головой. Мне было нечего ответить.

– Обвинять меня , – прошептала мисс Элеонора. – Меня. Меня! – Она ударила себя в грудь сжатой рукой. – Ту, которая боготворила саму землю, на которую ступала его нога. Ту, которая сама встала бы между ним и пулей, если бы только знала, какая опасность ему грозит. О! – воскликнула она. – Это не клевета! Это кинжал в мое сердце!

Я был подавлен ее горем, но решил не проявлять сострадания, пока не получу окончательных доказательств ее невиновности, поэтому, немного помолчав, произнес:

– Похоже, для вас это стало большой неожиданностью, мисс Ливенворт. Вы не понимали, к чему приведет ваша упорная скрытность в отношении некоторых вопросов? Вы настолько плохо знаете человеческую природу, что могли вообразить, будто, находясь в подобном положении, можете хранить молчание насчет преступления, не вызвав неприятия толпы, не говоря уже о подозрениях полиции?

– Но… но…