Рекс Стаут - Где Цезарь кровью истекал (сборник)

– Это успокоит и тигра, – согласился Вульф.

– Так и было. Я хорошо спал. Но на следующее утро – вчера – знаете что произошло? Ко мне в гостиницу пришел человек с запиской от Филипа Ласцио. Тот приглашал меня на обед! Можете вы поверить в такое бесстыдство? Но и это еще не все. Человеком, принесшим записку, был Альберто Мальфи!

– Да? Я и его должен знать?

– Не теперь. Теперь-то он не Альберто, а Альберт, Альберт Мальфи, а прежде был корсиканец, который разделывал овощи в крохотном кафе в Аяччо. Я откопал его там, привез в Париж – я работал тогда в «Провансале», – учил его и сделал из него хорошего повара. Теперь он главный помощник Ласцио в отеле «Черчилль». Ласцио сманил его у меня в Лондоне в тридцатом году. Сманил моего лучшего ученика и насмеялся надо мной! И эта нахальная жаба присылает его ко мне с приглашением на обед! Альберто появляется передо мной в визитке, кланяется и, как будто ничего не случилось, подает эту записку на безукоризненном английском языке.

– Как я понимаю, вы не пошли.

– Тьфу! Я что, буду есть отраву? Я пинками выставил Альберто за дверь. – Берена передернуло. – Вовек не забуду: однажды, в двадцать шестом году, когда я болел и не мог работать, – он поднял указательный палец, – я чуть было не доверил Альберто рецепт колбасок минюи. Великий боже! Если бы я это сделал! Он готовил бы их теперь для Ласцио! Ужас!

Вульф согласился. Он уже прикончил вторую бутылку и завел учтивейшую речь, полную понимания и сочувствия.

Я слушал с истинной болью. Он обязан был понять, что все его старания напрасны, ему никогда не удастся получить то, чего он добивается. Я негодовал, глядя, как он унижается, стараясь заслужить расположение этого колбасника с бешеными глазами. Кроме того, поезд навевал на меня сон, и я просто не мог удержать глаза открытыми. Я встал.

Вульф посмотрел на меня:

– Да, Арчи?

– Салон-вагон, – изрек я решительно, открыл дверь и вышел.

Было уже больше одиннадцати, и половина стульев в салоне пустовала. Двое молодых парней, каждый из которых мог бы позировать для рекламы шампуней, пили хайбол. Вукчич и мисс Берен томились над пустыми стаканами. Разговор у них не клеился. Рядом с нею сидел голубоглазый атлет с квадратной челюстью в неброском сером костюме. Из тех, о ком лет через десять скажут, что он сам себя сделал. Я подошел к своим. Атлет посмотрел на меня поверх книги, явно собираясь освободить мне место.

Но Вукчич опередил его:

– Садитесь на мое место, Гудвин. Я уверен, мисс Берен не станет возражать. Я почти не спал прошлой ночью.

Он попрощался и ушел. Я расположился и поманил официанта. Выяснилось, что мисс Берен страшно нравится американское имбирное пиво. Себе я заказал стакан молока. Наши требования были удовлетворены, и мы потягивали напитки.

Констанца обратила ко мне свои карие глаза. Они казались еще темнее, чем прежде, и я понял, что вопрос, который она собирается задать, не был бы задан при свете дня. С дрожью в голосе девушка произнесла:

– Вы действительно детектив, правда? Мистер Вукчич как раз говорил мне, что ужинает каждый месяц у мистера Вульфа и вы живете там. Он говорил, что вы очень храбрый и трижды спасли мистеру Вульфу жизнь.

Она покачала головой и продолжала буравить меня глазами.

– Вукчич очень мало знает о работе детектива, – мягко возразил я.

– О нет! – прожурчал ее голосок. – Я не так молода, чтобы быть законченной дурочкой. Я окончила школу три года назад.

– Прекрасно, – махнул я рукой, – забудем об этом. В какую же школу ходят девушки?

– Я окончила школу при монастыре. В Тулузе.

– Вы не похожи ни на одну из знакомых мне монашек.

Она прикончила пиво и расхохоталась:

– Никакая я не монашка. Я нисколько не религиозна. Матушка Цецилия всегда говорила нам, девушкам, что самая чистая и приятная жизнь – это служение людям. Но я обдумала это и решила, что предпочитаю жить в свое удовольствие как можно дольше, а уж когда стану толстой или больной или обзаведусь большой семьей, тогда начну служить людям. Или вы думаете иначе?

Я с сомнением покачал головой:

– Не знаю. Я весьма силен в служении. А вы уже жили в свое удовольствие?

Она кивнула:

– Иногда. Мама умерла, когда я была совсем юной, а папа установил для меня множество всяких правил. Я видела, как ведут себя американские девушки, когда приезжают в Сан-Ремо, и решила вести себя так же, но обнаружила, что не знаю, как это делается. И все равно, когда я плавала на яхте лорда Джерли вокруг мыса без сопровождающих, папа сказал, что не следует этого делать.

– А Джерли был на борту?

– Да, но он ничего не делал. Заснул и упал за борт, а мне пришлось три раза менять курс, чтобы вытащить его. Вам нравятся англичане?

Я поднял бровь:

– Ну… Думаю, что англичанин мог бы понравиться мне при определенных обстоятельствах. Ну, если бы, например, нас выбросило на необитаемый остров и мне нечего было есть, а он поймал бы кролика. А если там нет кроликов – дикого кабана или на худой конец моржа. А вам нравятся американцы?

– Не знаю! – рассмеялась она. – С тех пор как выросла, я встречалась лишь с некоторыми в Сан-Ремо, и мне казалось, что они забавно говорят и стараются все делать первоклассно. Я имею в виду мужчин. Мне нравился один пожилой американец с больным желудком, который жил в «Карлтоне». Папа готовил для него специальные блюда. Уезжая, этот человек сделал мне красивые подарки. Мне кажется, большинство из тех, с кем мы встречались в Нью-Йорке, имеют приятную наружность. Вчера в гостинице я видела одного очень красивого. У него нос напоминает ваш, а волосы чуть светлее. Я не могу сказать, нравятся ли мне люди, пока хорошо не узнаю их.

Она продолжала говорить, но я отвлекся, занявшись сложным исследованием. Когда она кончила пить пиво, я отвел взгляд от ее лица, чтобы рассмотреть другие детали. Она закинула ногу на ногу, как делают американские девушки, не особенно беспокоясь о юбке. Вид от ступни хорошей формы до правильно вылепленного колена удовлетворял самым высоким требованиям. Чем дальше, тем лучше.

Но вот беда: я обнаружил, что атлет с квадратной челюстью смотрит в книгу лишь одним глазом, другой же устремлен на тот же интересный предмет, который изучал я. Моя внутренняя реакция на это была асоциальной. Нет бы обрадоваться, что у меня есть товарищ, который разделяет со мной удовольствие, так я ощутил бесконтрольное желание сделать сразу две вещи: свирепо взглянуть на атлета и попросить мисс Берен одернуть юбку.

С трудом собравшись с мыслями, я попытался рассуждать логически. Лишь одно может оправдать мое возмущение и желание помешать тому, чтобы он смотрел на эту ногу. Эта нога принадлежит мне. Следовательно, или я считаю ее частью своего тела, или желаю владеть ею. Первое абсурдно: эта нога не часть моего тела. Второе опасно: учитывая ситуацию, есть лишь один этичный способ получить эту ногу.