Гилберт Честертон - Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)

Когда префект удалился, мой друг дал кое-какие объяснения.

– В парижской полиции, – сказал он, – служат по-своему толковые люди. Они настойчивы, изобретательны, хитры и сведущи в своей области. Так что, когда Г. описал, как происходил обыск особняка Д., у меня не возникло сомнений, что он действительно сделал все возможное… что было в его силах.

– Что было в его силах? – не понял я.

– Да, – кивнул Дюпен. – Они провели огромную работу и сделали все безупречно. Если бы письмо было спрятано в пределах их поисков, эти молодцы непременно обнаружили бы его.

Я едва не рассмеялся, но он, похоже, говорил вполне серьезно.

– Итак, – продолжил он, – сами по себе предпринятые меры были хороши и приведены в исполнение прекрасно. Их недостаток заключался в том, что они не соответствовали данному случаю и человеку, против которого были направлены. Определенный набор весьма изобретательных приемов для префекта – своего рода прокрустово ложе, под которое он вынужден подгонять свои планы. Но он постоянно повторяет одну и ту же ошибку: занимаясь каким-нибудь делом, копает либо слишком глубоко, либо поверхностно, а его способность делать выводы не дотягивает даже до уровня школьника. Я был знаком с одним мальчуганом лет восьми, чье умение выигрывать в «чет-нечет», прославило его на всю округу. Игра эта простая и играется камешками. Один игрок зажимает в кулаке некоторое их количество и спрашивает у другого, четное или нечетное количество камешков у него в руке. Если второй игрок угадывает правильно, он забирает один камешек себе, если ошибается – отдает свой. Мальчик, о котором я говорю, собрал у себя камешки всей школы. Разумеется, угадывал он не просто так, у него была определенная система, которая основывалась на простом наблюдении за противником и на оценке его хитрости. Например, его противник – какой-нибудь простачок, он поднимает зажатую руку с камешками и спрашивает: «Чет или нечет?» Наш школьник отвечает: «Нечет» и проигрывает; но, когда его спрашивают во второй раз он отвечает правильно, потому что рассуждает следующим образом: «В первый раз простачок взял четное количество камешков, и хитрости у него хватит лишь на то, чтобы и во второй раз взять четное количество. Значит, нужно говорить “чет”». Он говорит «чет» и выигрывает. Если другой его противник – простачок уровнем повыше первого, он рассуждает так: «Этот видит, что в первый раз я сказал “нечет”, и во второй раз он сначала захочет изменить количество с нечетного на четное, как это сделал первый простачок, но потом ему придет в голову, что это слишком просто, и в конце концов он решит как и в первый раз взять нечетное количество камешков. Поэтому я отвечу “нечет”». Он говорит «нечет» и выигрывает. И как вы определите подобный образ мышления этого школьника, которого друзья считают просто везунчиком?

– Это всего лишь отождествление собственного интеллекта с интеллектом противника, – ответил я.

– Правильно, – сказал Дюпен. – А когда я спросил у того мальчика, как ему удается так точно подстраиваться под ход мыслей противника, я получил такой ответ: «Когда я хочу узнать, насколько кто-то умный, глупый, хороший или плохой, или о чем он сейчас думает, я делаю такое же выражение лица, как у него, и жду, какие мысли придут мне в голову, или что я почувствую такого, что будет соответствовать выражению лица». Этот ответ школьника лежит в основании тех мнимых глубин интеллекта, которые приписывают Ларошфуко, Лабрюйеру, Макиавелли и Кампанелле.

– А отождествление собственного интеллекта с интеллектом противника, – добавил я, – зависит, если я вас правильно понимаю, от того, насколько точно измерен уровень интеллекта последнего.

– С практической стороны – да, – ответил Дюпен. – И префект, и его клевреты так часто ошибаются, во-первых, потому что не производят подобного отождествления и, во-вторых, потому что неверно оценивают или даже вовсе не оценивают интеллект, с которым имеют дело. Их интересует исключительно собственная находчивость и, когда им нужно найти что-то спрятанное, ищут только там, куда сами бы спрятали эту вещь. Во многом такой подход можно назвать правильным, поскольку их находчивость в целом не отличается от находчивости большинства людей, но если хитрость отдельно взятого преступника отличается от их хитрости, преступнику, конечно же, удается их провести. Это происходит всегда, когда его хитрость превосходит их хитрость, и очень часто, когда она ей уступает. Они не меняют правил своей работы во время следствия. В лучшем случае, когда их к этому что-то подталкивает (например, большое вознаграждение), они могут расширить свои старые методы или работать энергичнее, но основные принципы при этом остаются без изменения. Вот что, скажем, в случае с Д. было сделано, чтобы как-то поменять принцип работы? Что такое все это просверливание, прощупывание, простукивание, осматривание с лупой и деление поверхности на пронумерованные квадраты с последующим изучением? Что это, как не преувеличенное применение старого принципа или системы принципов поиска, основывающихся на определенном понимании человеческой хитрости, которое у префекта выработалось за долгие годы работы? Разве вы не заметили, как он уверен в том, что все люди должны прятать письма если не обязательно в отверстии, просверленном в ножке стула, то, по крайней мере, в каком-нибудь другом малодоступном месте, подсказанном тем же течением мысли, которое приводит человека к решению спрятать письмо в просверленной ножке стула? И наверняка вы знаете, что подобные recherché [59]тайники используются только для обычных случаев и только людьми обычного уровня интеллекта. Во всех подобных случаях размещение скрываемого предмета – размещение его подобным recherché образом – ожидаемо и ожидается; и, следовательно, его обнаружение зависит вовсе не от проницательности, а целиком и полностью от обычного усердия, старательности и терпеливости того, кто ищет; и, если дело важное, или когда обещано большое вознаграждение (что для человека, имеющего отношение к политике, одно и то же), эти качества Г. до сих пор никогда не подводили. Теперь вы поймете, что я имел в виду, говоря о том, что, если бы похищенное письмо было спрятано там, где его искал префект – иными словами, если бы принципы его сокрытия соответствовали принципам его поисков, – оно непременно было бы найдено. Но наш чиновник поддался заблуждению, и причина его неудачи коренится в том, что он посчитал министра дураком – помните, он назвал его поэтом? Все дураки – поэты, так считает префект, и он повинен всего лишь в non distributio medii [60], посчитав на этом основании, что все поэты – дураки.

– А поэт ли он? – усомнился я. – Насколько я знаю, у него есть брат, и они оба достаточно хорошо известны своими сочинениями. Но министр, по-моему, писал о дифференциальном исчислении. Он – математик, не поэт.