Гилберт Честертон - Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)

– Везет же вам, отец Браун, – улыбнулся инспектор. – Вы вот постоянно какие-то загадки раскрываете, убийц разоблачаете, а мы, бедные полицейские ищейки, только то и делаем, что сидим без дела и ждем, пока хоть какое-нибудь, хоть завалящее убийство перепадет и нам. Но почему вы решили, что… А, понимаю, вы смотрите на все эти турецкие кинжалы на стене. Здесь слишком много вещей, которыми можно кого-то убить, вы ведь об этом, верно? Но на обычной кухне их не меньше: разделочные ножи, кочерги, да что угодно. Убийца всегда найдет оружие.

Отец Браун, похоже, собрался с мыслями и несколько рассеянно кивнул в знак согласия.

– Убийство само по себе – штука нехитрая, – сказал инспектор Гринвуд. – Что может быть проще? Я вот мог бы убить вас хоть сейчас, и это было бы гораздо проще, чем получить выпивку в этом чертовом баре. Единственное, что есть сложным в убийстве, – это совершить его так, чтобы тебя не признали убийцей. Вся беда в скромности убийц, в их глупом нежелании признаваться в авторстве своих шедевров. Даже в комнате, доверху забитой кинжалами и саблями, они не станут убивать! – пожаловался инспектор. – И все эта странная навязчивая идея, что убивать надо, видите ли, так, чтобы никто не узнал, будто это твоих рук дело! Если бы не это, каждая лавка ножовщика была бы завалена горами трупов. И это, кстати, объясняет единственный вид убийства, который невозможно предотвратить. Правда, когда такое происходит, нас же, бедных полицейских, и обвиняют в том, что мы сидим сложа руки вместо того, чтобы работать. Когда сумасшедший убийца решает убить короля или президента, ему невозможно помешать. Нельзя заставить короля жить в погребе, и президента в сейф не спрячешь. Любой, кто не боится славы убийцы, может убить его. В таких случаях сумасшедший превращается в некое подобие мученика, человека, который живет по своим законам, что называется, не от мира сего. Настоящий фанатик может убить любого, кого захочет.

Прежде чем священник успел что-либо ответить, в зал ввалилась шумная компания коммивояжеров, веселых, как стая дельфинов, и один из них, самый большой и сияющий (с такой же большой и сияющей булавкой в галстуке), огласил комнату таким зычным гласом, что тут же, словно охотничья собака на свист хозяина, примчался бойкий услужливый управляющий, которого полицейскому в штатском так и не удалось вызвать.

– Тысяча извинений, мистер Джукс, – взволнованно улыбаясь, воскликнул управляющий с аккуратненьким напомаженным завитком волос на лбу. – У нас сейчас не хватает рук, так что приходится самому разрываться.

Мистер Джукс великодушно, но довольно шумно велел нести всем выпивку, в том числе и самому управляющему, который так старался услужить, что чуть ли не поклоны ему бил. Мистер Джукс был представителем одной очень известной фирмы, торгующей вином и прочими спиртными напитками, поэтому в подобном месте чувствовал себя королем. Он завел длинный монолог, в котором в основном поучал управляющего, как вести дела гостиницы, и все вокруг как будто с вниманием прислушивались к его басовитым речам. Полицейский и детектив заняли маленький столик с невысокой скамеечкой в углу, откуда они наблюдали за событиями, разворачивающимися в «баре-салоне», до того неожиданного момента, когда полицейскому пришлось решительно вмешаться в происходящее.

Ибо следующим, что произошло, как уже говорилось, было поразительное появление коричневого азиата в зеленом тюрбане, которого, что еще более поразительно (если это вообще возможно), сопровождал священник-нонконформист. Появились они точно вестники Страшного суда. Но на этот раз недостатка в очевидцах этого знамения не было: молчаливый, но наблюдательный мальчишка, который уже час чистил лестницу (как видно, особым усердием он не отличался), смуглый, дородный, неповоротливый бармен и даже приветливый, но суетливый управляющий – все они были очевидцами этого чуда.

Как говорят скептики, явления эти имели совершенно естественную природу. Человек с гривой русых волос и в напоминавшем церковное облачении был известен не только своими проповедями на берегу. Имя его знал весь современный мир, поскольку был это не кто иной, как преподобный Дэвид Прайс-Джонс, человек, сделавший знаменитым принцип «трезвость и очищение для англичан всего света». Это был поистине выдающийся оратор и общественный поводырь. Когда-то у него родилась мысль, до которой уже давным-давно следовало бы додуматься сторонникам «сухого закона». Идея проста: если трезвость – дело праведное, значит, пророк, возможно, первый в истории сторонник запрещения спиртных напитков, тоже достоин определенного уважения. Он вступил в переписку с виднейшими представителями магометанской религиозной мысли и в конце концов сумел убедить некоего известного мусульманского вероучителя (одно из имен которого было Акбар, а остальные являлись непереводимой скороговоркой с упоминанием Аллаха и его характеристик) приехать в Англию с курсом лекций о существующем издревле мусульманском запрете на спиртные напитки. Никто из них до этого не бывал в общественном питейном заведении, и сюда они попали случайно, благодаря упомянутым выше обстоятельствам: зашли в добропорядочную чайную комнату, а их препроводили в недавно преображенный «салон». Все, возможно, могло бы закончиться хорошо, если бы Великий Трезвенник по простоте сердечной не подошел к барной стойке и не попросил стакан молока.

Торговая братия (вообще-то народ дружелюбный и мирный), услышав такое, зашумела, послышались шуточки, наподобие «скорее, прячем кружки» или «приведите ему корову». Но величественный мистер Джукс, чувствуя, что тугой кошелек и роскошная булавка в галстуке обязывают его к юмору более утонченному, принялся часто-часто обмахиваться, точно ему стало дурно, и жалостным голосом произнес:

– Господи, они ведь знают, какой я впечатлительный! Знают ведь, что врач строго-настрого запретил мне волноваться! И все равно являются сюда и хладнокровно, прямо у меня на глазах пьют теплое молоко! Какой ужас!

Преподобный Дэвид Прайс-Джонс, вообще-то привыкший иметь дело с фиглярами, без которых не обходится ни одно общественное собрание, в этой непривычной для себя обстановке и расслабленной атмосфере распивочной поступил весьма неразумно – попытался пристыдить и образумить выскочку, хотя абсолютный трезвенник с Востока воздержался как от комментариев, так и от выпивки, чем и сохранил достоинство. Вообще, можно сказать, в его лице в тот день мусульманская культура одержала победу над европейской, он вел себя настолько культурнее коммивояжеров, что его аристократическое безразличие вызвало определенное раздражение. Когда мистер Прайс-Джонс ввязался в спор, обстановка накалилась не на шутку.