Гилберт Честертон - Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)

После этого он вышел из-за стойки с таким сияющим видом, будто к нему вернулась молодость, плюхнулся на свое прежнее место, уперся руками в колени, посмотрел на друга и сказал:

– Отец Браун, я не понимаю, как вам это удается. Похоже, вы знали, что он убийца еще до того, как все остальные поняли, что он был человеком. Ведь он был никем, ничем, всего лишь маленьким расхождением в показаниях. Никто в гостинице его не видел, и даже мальчишка на лестнице не мог ничего сказать о нем с уверенностью. Он был не более чем тенью сомнения, основанного на лишнем грязном стакане. Но мы взяли его, и это именно тот человек, которого мы искали.

Отец Браун переменился в лице и встал, машинально собирая наверняка бесценные для будущих биографов мистера Рэггли бумаги, да так и замер, глядя на сыщика. Возможно, Гринвуд решил, что его друг не верит, поэтому поспешил добавить:

– Да-да, мы взяли Быстрого! И знаете, он и в самом деле оказался таким шустрым, что не дай Бог. Особенно, когда решил сделать ноги. Мне сказали, его задержали на рыболовном судне, он плыл на Оркнейские острова [40]. Но это точно тот, кто нам нужен. Шотландский агент, занимающийся земельными участками, любовник жены Рэггли. Это тот человек, который пил шотландский виски здесь в баре, а потом умчался на поезд до Эдинбурга. Если бы не вы, никто бы о нем и не вспомнил.

– Но я имел в виду… – растерянно пролепетал отец Браун и в этот самый миг с улицы донесся грохот и скрежет останавливающихся у гостиницы тяжелых машин, и в бар вбежали двое-трое полицейских из подчиненных Гринвуда. Один из них, после того как начальник предложил ему сесть, опустился на стул с видом одновременно счастливым и усталым и, бросив на отца Брауна восхищенный взгляд, произнес:

– Убийца в наших руках, сэр! Наконец-то. Можно не сомневаться, он это. Этот дьявол чуть и меня на тот свет не отправил, когда мы его брали. Мне приходилось и раньше буйных задерживать, но таких – никогда! Представляете, в живот мне двинул так, будто лошадь лягнула, а потом чуть не ушел от пятерых наших. Уф, на этот раз настоящего душегуба взяли, инспектор, сразу видно!

– Где он? – спросил отец Браун, ошеломленно глядя на полицейского.

– Снаружи, в машине. В наручниках. И я бы не советовал вам приближаться к нему. Пусть лучше там посидит… Пока.

Отец Браун беспомощно рухнул на стул, точно его вдруг покинули силы, а листки, которые он до этого нервно сжимал в руках, разлетелись вокруг и медленно опустились на пол хлопьями снега. Он сник с лица и весь скукожился, как проколотый воздушный шар.

– Ох… Ох, – повторял он, словно не было таких слов, которые были бы в силах передать его состояние. – Ох… Опять то же самое.

– Если вы хотите сказать, что вы в очередной раз поймали преступника, – начал было Гринвуд, но священник издал слабый протестующий вскрик, похожий на шипение выдохшейся газировки.

– Я хочу сказать, – промямлил он, – что всегда так происходит, и я правда не знаю почему. Я говорю одно, а люди слышат в моих словах совсем другое.

– Господи Боже мой, да что опять не так? – не выдержал Гринвуд.

– Вот я говорю какие-то слова, – произнес отец Браун надломленным голосом, – а все вокруг придают им какое-то несусветно важное значение. Однажды мне на глаза попалось разбитое зеркало, я возьми и скажи: «Что-то случилось», и все вокруг тут же ответили: «Да, да, вы правы, тут двое подрались, и один выбежал в сад» и так далее. «Что-то случилось» и «Двое подрались» – для меня вещи никак не связанные, хотя я и прочитал множество старинных книг по логике. Ну и вот! Опять то же самое. Теперь все вы, похоже, уверены, что этот человек – убийца. Но я же ни разу не назвал его убийцей. Я ведь только говорил, что нам нужно найти его. А нам правда нужно найти его. Он мне очень нужен, но не как убийца, а как то единственное, чего нам не хватало в этом деле, – свидетель!

Все, кто был в комнате, смотрели на него, но то были настороженные взгляды людей, пытающихся ухватить суть нового неожиданного поворота. Среди напряженной тишины снова раздался голос отца Брауна:

– С первой же минуты, когда я оказался здесь, в этом большом пустом баре или салоне, мне стало понятно, что во всем этом деле главное – пустота, одиночество, здесь слишком легко остаться одному. Одним словом – отсутствие свидетелей. Войдя сюда, мы заметили лишь то, что в баре не было ни управляющего, ни бармена. Но когда они бывали в баре? Есть ли смысл составлять графики, если кто угодно в любое время может оказаться где угодно? Без свидетеля все наши старания были бы бессмысленны. Я подозреваю, что за какую-то минуту до нашего прихода в баре находился бармен или кто-нибудь еще. От него шотландец и получил свой шотландский виски. Совершенно точно это было не при нас. Но мы не можем утверждать, что вишневую наливку несчастного Рэггли отравил кто-то из гостиницы до тех пор, пока не установим точно, кто находился в баре и в какое время. Вся эта путаница, наверное, из-за меня случилась, но я хочу, чтобы вы еще кое-что для меня сделали. Я хочу, чтобы вы собрали всех, кто находился в этом помещении (думаю, их еще можно найти, разве только азиат уехал в свою Азию), потом сняли с бедного шотландца наручники и привели сюда, чтобы он наконец рассказал нам, кто подал ему виски, кто был в баре при нем и все остальное. Он – единственный человек, показания которого охватывают именно тот промежуток времени, когда было совершено убийство, и я не вижу ни малейших причин сомневаться в его словах.

– Подождите, подождите, – воскликнул Гринвуд. – Но так ведь все равно мы возвращаемся к служителям гостиницы, а мне казалось, вы сказали, что управляющий не мог быть убийцей. Что же, выходит, это бармен?

– Не знаю, – сокрушенно промолвил священник. – Я ничего не знаю о бармене. Я ничего не могу утверждать даже об управляющем. Я могу только подозревать, что управляющий что-то замышлял, даже если убил не он. Но что я знаю наверняка, это то, что есть один-единственный свидетель, который мог что-то видеть. Именно поэтому я и направил всех ваших ищеек по его следу.

Когда все, кто был в гостинице в то роковое утро, вновь собрались в баре, перед всей этой компанией наконец предстал и загадочный шотландец. Он оказался действительно фигурой внушительной: высокий здоровяк с нескладной походкой, продолговатым насмешливым лицом с резкими чертами и пучками рыжих косматых волос. На нем был не только безрукавный плащ, но и шотландская шерстяная шапка с ленточками. Понятное дело, арест его не мог обрадовать, тем паче, что по нему сразу было видно: этот человек не из тех, кто будет протягивать руки для наручников, он готов отстаивать свою свободу, даже с кулаками. Неудивительно, что он мог повздорить с таким задирой, как Рэггли. Неудивительно даже то, что полицейские (еще бы, при таком-то отпоре!) приняли его за типичного убийцу. Тем не менее сам шотландец уверял, что он – уважаемый фермер из Абердиншира, что зовут его Джеймс Грант, и каким-то образом не только отец Браун, но и инспектор Гринвуд, человек, что ни говори, рассудительный и опытный, очень скоро убедились в том, что свирепость его в действительности была негодованием невиновного, а не яростью преступника.