Мэри Кубика - Милая девочка

Возвращаюсь к дому Рут Бейкер, но мне опять никто не открывает. Приходится найти ее ближайших родственников – дочь, приблизительно моего возраста, проживающую в Хэммонде с мужем и детьми. И вот наступает день, когда я стучу в ее дверь.

– Чем могу помочь? – спрашивает хозяйка, когда я предъявляю удостоверение.

– Вы дочь Рут Бейкер? – спрашиваю я, прежде чем представиться.

Женщина кивает. Естественно, каждый раз, когда полиция стучит в вашу дверь, вы думаете: «Что-то случилось».

Забыв выразить соболезнования по поводу кончины матери, я перехожу к сути дела, которое волнует меня уже много недель: похищению Мии.

– Ваша мама забирала почту из ящика ее соседки, Кэтрин Тэтчер.

На лице женщины появляется смущенное и виноватое выражение, она принимается извиняться. Мне понятны ее чувства, она беспокоится, что могла нечаянно попасть в беду. Кража корреспонденции – тяжкое преступление, а я полицейский.

– Мы были так заняты, – лепечет женщина, – сами понимаете, похороны… и дом надо было освободить…

Она говорит, что видела почту на столике у входной двери, много раз проходила мимо, когда выносила коробки, но все как-то забывала передать адресату.

Я еду следом за ней к дому, где жила Рут Бейкер, и женщина торопится в дом, чтобы передать мне корреспонденцию. Поблагодарив, забираю множество конвертов и листков, сажусь в машину и начинаю их просматривать. Меню китайского ресторана, счет за воду, рекламная листовка продуктового магазина, счет, счет, пухлый конверт на имя Кэтрин Тэтчер без обратного адреса. Почерк небрежный. Открываю его и нахожу пачку купюр. Ни записки, ни обратного адреса. Со всех сторон разглядываю конверт, читаю надпись на штемпеле – О-Клэр, Висконсин. Откладываю бумаги на соседнее сиденье и завожу машину. Вернувшись в свой кабинет, я прокладываю на карте маршрут от Чикаго в Гран-Марей. Точно. Там, где Ай-94 уходит на запад на Сент-Пол и Миннеаполис, а шоссе 53 на север в Миннесоту, есть городок О-Клэр, всего в пяти часах езды от Гранд-Марей.

Связываюсь с офицером Роджером из северо-западной Миннесоты. Он уверяет меня, что это ложный след, но соглашается все проверить. Говорю ему, что на всякий случай отправлю фоторобот Колина Тэтчера, вдруг пригодится. Его показывали по телевизору только в трех штатах: Висконсин, Иллинойс и Индиана. В Миннесоте, как и в других регионах, никто понятия не имеет, кто он такой. Ничего, скоро и они узнают.

Антибиотик помогает, и утром она чувствует себя лучше. Даже становится похожа на человека, а не на полуживого зомби. Кашель еще остается, но температура спадает.

По мере ее выздоровления что-то определенно меняется. Я убеждаю себя, что дело в антибиотиках. Но все равно понимаю, что это не так. Она становится тихой. Спрашиваю, как она себя чувствует. Еще не очень хорошо. У нее пропадает аппетит. Прошу ее съесть хоть пару ложек, но она не обращает внимания, все время сидит и смотрит в окно. В доме опять воцаряется тишина, та самая неприятная тишина, с которой мы начали.

Стараюсь разговорить ее, но она лишь односложно отвечает на вопросы. Да, нет, не знаю . Несколько раз она говорит, что мы замерзнем до смерти в этом доме, шепчет, что ненавидит снег, что ее скоро вырвет от вкуса куриного супа с вермишелью.

Наконец мне надоедает ее нытье, и я велю ей заткнуться. Напоминаю, что спас ей жизнь. Она будет есть этот чертов суп, или я затолкаю его ей в глотку.

Она перестает рисовать. Спрашиваю, не хочет ли прогуляться – день выдался неожиданно ясный, – но она отказывается. Я ухожу один, а когда возвращаюсь, понимаю, что она не сдвинулась и на дюйм.

Она не может принять решение. Куриный суп ей надоел, я знаю. Перед ужином я предлагаю ей выбрать и выкрикиваю названия всех продуктов, что есть в холодильнике. Она говорит, что ничего не хочет. Не голодна.

И добавляет, что ей надоело все время трястись от холода, она устала от той бурды, что упакована в банки под видом еды, которой нам приходится питаться. Ей дурно от одного ее запаха.

Ей надоело ничего не делать. Она не может сидеть часами без дела, и так изо дня в день, снова и снова. На улицу выходить в такой холод у нее нет желания. Для рисования нет вдохновения.

Ее ногти поломаны, волосы превратились в спутанный клубок. Нам не удается избавиться от тошнотворного запаха грязного тела, хотя мы моемся почти каждый день.

Напоминаю ей, что меня посадят в тюрьму, как только поймают. Неизвестно – насколько. Может, лет на тридцать, может, пожизненно. Но дело даже не в этом. Срок не имеет значения. Все равно мне столько не прожить. Они постараются, чтобы я умер намного раньше.

Я не пытаюсь ее запугать. Не хочу вызвать чувство вины. Я просто говорю все, как есть.

Мне тоже здесь осточертело. Я постоянно думаю о Дэне, о том, что он скоро сделает паспорта и ни один коп меня не поймает.

Еды остается все меньше. Ночи такие холодные, что я боюсь: однажды утром мы не проснемся. Я понимаю: нам пора уходить. Пора, пока не закончились деньги и еда. Пока мы еще живы.

Она говорит, что так, по-настоящему, о ней не беспокоился никто в жизни.

Я продумываю все худшие варианты. Мы можем умереть от голода или холода. Нас может найти Далмар. Или полиция. Домой возвращаться опасно. Она и сама это понимает. Но больше всего меня тревожит необходимость расстаться с ней.

Хотите верьте, хотите нет, но они нашли этого чертова кота. Бедное животное пряталось в каком-то сарае за домом, где, видимо, готовилось умереть от холода. Кот явно давно голодал, но не притронулся к сухому корму, принесенному полицейскими, и вырывался изо всех сил, когда его сажали в клетку.

Потом животное посадили на рейс, а я забрал его рано утром, чтобы сразу же отвезти Деннетам. Тогда я и узнал, что Мия и Ева съехали.

Не теряя надежды, еду в Ригливиль, не забыв по дороге забежать в кафе, и предстаю перед ними ровно в десять ноль-ноль с пакетом пончиков, стаканчиками кофе и облезлым котом в руках. Они обе сидят в пижамах перед телевизором.

Мне удается войти в подъезд с кем-то из соседей, поэтому не приходится звонить снизу. Отлично. Я как раз хотел сделать сюрприз.

– Доброе утро! – приветствую я открывшую дверь Мию.

Она явно не ожидает меня увидеть. Ева встает с дивана и пытается пригладить растрепавшиеся волосы.

– Гейб, – кивает она и накидывает халат.

Оставляю клетку в коридоре, чуть прикрываю дверь и удостаиваюсь благодарности Мии, когда произношу:

– Я принес пончики и кофе.

Кот орет и царапается что есть сил. Никогда не слышал, чтобы они издавали такие звуки. Слишком уж шумным получилось мое нежданное вторжение.

Ева бледнеет.

– Что это такое?