Мэри Кубика - Милая девочка

– Что здесь происходит?

Я первым делом отталкиваю от себя Гейба и бросаюсь к нему.

– Джеймс, – кричу я, – они нашли Мию!

Он не смотрит на меня, его взгляд устремлен на детектива.

– Вы теперь так сообщаете новости? Обнимая чужих жен?

– Джеймс. – Я беру его за руку и заглядываю в глаза, желая, чтобы он понял наконец, что я говорю. – Джеймс, они нашли Мию.

Не сводя испепеляющего взгляда с Гейба, он бросает:

– Поверю, когда лично увижу дочь, – и выходит из комнаты.

На нашей елке зажигается гирлянда. Я не буду рассказывать, откуда она появилась. Говорю, что ей не понравится мой ответ.

Мы выключаем свет и ложимся рядом на диван. Она говорит, что гирлянда очень красивая.

– У нас самая лучшая елка.

– Я бы так не сказал.

– Что это значит? Она прекрасна.

Конечно, мы оба знаем, что это не так.

Прекрасно лишь то, как она при этом на меня смотрит, как произносит мое имя, как гладит по голове, кажется даже не замечая, что делает. Великолепны в этом доме и те ночи, что мы проводит вместе, и то, как я себя чувствую. Кажется, впервые я счастлив. Мне очень нравится ее улыбка и смех. Но лучше всего то, что мы оба можем сказать, о чем думаем, а можем часами сидеть молча.

Все дни кот проводит рядом с нами. С нами же спит ночью. На подушке, где значительно теплее. Прошу ее прогнать его, но она только смеется и придвигается ближе ко мне. Мы спим вместе на одной подушке, отдав вторую этому мерзкому коту. Она по-прежнему отдает ему кусочки со стола. Нам обоим известно, что кухонные шкафы и холодильник почти пусты. Скоро ей придется выбирать: мы или этот чертов кот.

Мы мечтаем о том, куда бы поехали, если бы была такая возможность. Я перечисляю места, где тепло.

– Мексика. Коста-Рика. Египет. Судан.

– Судан?

– Почему бы и нет? Там тепло.

– Ты так продрог? – спрашивает она, обнимает меня и кладет голову на грудь.

– Так теплее.

Спрашиваю, куда бы хотела поехать она. Конечно, если нам судьба выбраться отсюда.

– В Италии есть один город. Почти заброшенный. В нем живет лишь несколько сотен человек. Там много оливковых деревьев, крепость и старая церковь.

– И ты хочешь поехать туда? – Я удивлен. Ожидал услышать Мачу-Пикчу или Гавайи, нечто в этом роде. Но я уверен, она говорит искренне.

– Это место, где мы могли бы скрыться от всех. От цивилизации, технологий, телевидения. Он находится в Лигурии. Этот регион граничит с Францией. Мы будем всего в нескольких милях от Итальянской Ривьеры. Мы могли бы жить на земле, сами выращивать овощи. Нам не пришлось бы зависеть от других, не надо было бы постоянно думать о том, что нас поймают… – Я внимательно смотрю ей в глаза. – Считаешь, это глупость?

– Думаю, после консервированных томатов мне бы очень понравились свежие овощи.

– Ненавижу консервированные томаты.

Признаюсь, что и сам терпеть их не могу. Купил только потому, что спешил.

– Мы нашли бы заброшенный старый дом, один из тех каменных монстров, построенных… не знаю, может, лет двести назад. Из окон открывался бы вид на горы или на море, если повезет. Можно было бы завести домашних животных.

– И выращивать виноград.

– Да, у нас был бы виноградник. И новые имена. Мы бы начали все с чистого листа.

– И какое бы ты выбрала? – Я приподнимаюсь на локте.

– Что?

– Каким было бы твое новое имя?

Ответ нам обоим очевиден.

– Хлоя.

– Хлоя. – Вспоминаю, как несколько месяцев назад мы ехали в Гранд-Марей и я заставил ее придумать себе другое имя. Она сразу ответила: «Хлоя». – Почему ты сказала Хлоя?

– В смысле?

– Почему в тот день, когда я сказал, что не могу называть тебя Мией, ты выбрала его?

– А, ты об этом.

Она поднимает голову и садится. На лице следы от моей мятой рубашки. Волосы спутаны. Они отросли и скоро будут прикрывать поясницу. Я ожидал услышать простой ответ, например «Оно мне нравится».

– Из-за той девочки по телевизору, – очень серьезно произносит она.

– Что это значит?

Она закрывает глаза. Я понимаю, ей не хочется мне рассказывать, но все же продолжает:

– Мне было лет шесть-семь. Мама оставила телевизор включенным и ушла в кухню. Передавали новости. Я сидела за столом и рисовала. Мама не знала, что я слушаю. Передавали репортаж о поездке школьников из Канзаса или Оклахомы, не помню точно. Группа детей ехала, кажется, на соревнования. Я слушала вполуха. Автобус сорвался в пропасть. Шестеро детей и водитель погибли. – Она замолкает на несколько секунд. – Потом показали ее семью: мама, папа и два парня лет восемнадцати-девятнадцати. Я до сих пор помню их лица – отец худой, с залысинами, парни оба высокие и стройные, как игроки в баскетбол, оба рыжеволосые. Мать выглядела так, словно ее переехал самосвал. Они все плакали. Все. Стояли у небольшого белого дома и рыдали. Это и привлекло тогда мое внимание. Их плач. Они выглядели так, будто в тот день и сами умерли. Я не сводила глаз с отца, меня поражало, что он открыто оплакивал свою дочь. Девочка погибла, потому что водитель заснул за рулем. Ей было пятнадцать, но отец говорил о ней, как о своей малышке. Он говорил и говорил, рассказывал, какой она была милой, удивительной девочкой. Она была доброй и наивной, прекрасно играла на флейте. Это никому не было интересно, ни для кого не было важно. Кроме него. Он все время повторял: «Моя милая Хлоя» и «Моя малышка Хлоя». Ее звали Хлоя Фрост.

Я потом долго думала только о Хлое Фрост. Хотела стать ею, чтобы и меня кто-то любил так же, как ее. Я плакала днем и ночью, вспоминая о Хлое. Думала только о ней, когда оставалась одна. Разговаривала с моей погибшей подругой Хлоей. Рисовала ее – девочку с рыжими волосами и карими глазами. У меня были десятки ее портретов. – Она проводит руками по волосам и отворачивается. Она смущена. Внезапно признается: – Я завидовала ей. Завидовала, что она умерла, но есть люди, где-то далеко отсюда, кто любит ее и оплакивает. Они любят ее больше, чем любили меня. Прости. Я понимаю, это глупо.

Я качаю головой:

– Нет.

Ведь именно это она хочет услышать. Я думаю о том, как одиноко ей было в семье. Она тосковала по умершей девочке, с которой никогда не встречалась. Жизнь не была благосклонна ни к Мии, ни ко мне. Слава богу, теперь мы вместе.

Она пытается изменить тему. Ей больше не хочется говорить о Хлое.

– А как будут звать тебя?

– Может, Джон? – Какой из меня Джон.

– Нет. Ты будешь Оуэн. Впрочем, какая разница, правда? Это ведь тоже не настоящее твое имя.

– Ты хочешь узнать настоящее? – Не сомневаюсь, она думала об этом миллионы раз. Возможно, пыталась угадать, как же меня зовут на самом деле. Интересно, хотела ли она спросить об этом?

– Нет. Потому что для меня ты Оуэн. – Она добавляет, что остальное не имеет значения.