Лиза Марклунд - Бесследно исчезнувшая

– С чего ты… Почему ты называешь такую одежду мусульманской экипировкой?

– А ты никогда не пробовала примерить ничего подобного? – спросила Анника. – Повязать голову платком, как делают мусульманские женщины? Тогда сразу же становишься невидимой.

Нет, такого Нина никогда не пробовала.

И что это означало? Автомобили, поездки, имена, паспорта, ложь… Нина почувствовала, как мысли вихрем закружились у нее в голове.

Она взглянула на свои часы, подарок на день рождения от Филиппа, и встала.

– Ты не могла бы прислать мне на электронную почту все детали относительно исчезновения Виолы Сёдерланд? – попросила она. – Все, что тебе известно? А я проверю, не возникало ли у полиции идей, как ее искать.

Анника Бенгтзон тоже встала.

– Приятно было встретиться с тобой снова, – сказала она. – Заходи поужинать с нами, если будет желание. Мы будем рады.

К собственному удивлению, Нина почувствовала, что у нее перехватило дыхание.

– С удовольствием, – услышала она свой ответ.

Вечером небо треснуло. Прорвавшийся в брешь между туч чистый голубой свет залил часть пространства у горизонта. Дети словно с цепи сорвались: мальчишки подрались, а Серена в голос ревела по своей матери. Аннике и Джимми пришлось в срочном порядке наведываться в детские комнаты несколько раз. Только после одиннадцати в спальнях воцарились тишина и покой.

– Мне надо завтра сообщить мое решение относительно новой работы, – сказал Джимми.

Они расположились, прижавшись друг к другу, в углу дивана, плечи Анники покоились на его животе. Она чувствовала, как усиливается давление на ее грудь, старалась ничем не показать, что это ей сейчас неприятно.

– И что ты ответишь?

– А ты как считаешь?

– Тебе это нужно? Ты хочешь стать генеральным директором?

– Да, по-моему.

– И почему?

Она произнесла это тихо и мягким голосом, полулежа в его объятиях. Он погладил ее по волосам.

– Дело не в самой должности и ее названии, и не в зарплате тоже. Мы в министерстве занимались все эти годы исправительной системой, и я точно знаю, чего хотел бы… – Он замолчал.

– Убийцы вовсе не обязательно жуткие люди, – сказала Анника. – Порой они просто одинокие, печальные и сердитые.

Он тихо рассмеялся:

– Хорошая девушка Нина. Откуда ты ее знаешь?

Анника окинула взглядом почти темную комнату.

– Исключительно по работе. Я каталась в ее патрульной машине в Сёдере одну ночь в незапамятные времена, ее и Юлии Линдхольм, а потом я писала об убийстве Давида. Как раз Нина и нашла его, кроме того, нам еще приходилось соприкасаться…

Она не сказала больше ничего, были такие вещи, о которых даже Джимми не следовало знать.

– А как ты сама относишься к этой работе? Стоит мне браться за нее?

Анника сделала глубокий вдох и почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Я хочу, чтобы ты сам решил, – ответила Анника, стараясь говорить ровным голосом.

Он взял ее за плечи, повернул так, чтобы видеть лицо.

– Почему ты такая грустная?

– Я не грустная, – сказала она и заплакала.

Джимми привлек ее к себе, гладил ей спину, целовал ее волосы.

Первой новость обнародовала «Моргонтиднинген».

Андерс Шюман неподвижно сидел за письменным столом с развернутой газетой и медленно переваривал прочитанное.

«Я убил Виолу», – гласил заголовок.

Чисто с профессиональной точки зрения это можно было истолковать только одним образом: Густав Холмеруд снова показал себя хорошим мальчиком. В конечном счете все сомнения относительно его статуса серийного убийцы удалось развеять. Здесь он и «Квельспрессен» фактически добились победы.

Статью иллюстрировал портрет улыбающегося Холмеруда, одетого в бумажный колпачок, похоже становившийся фирменным знаком этого Худшего Серийного Убийцы Швеции За Все Времена (кем он, собственно, не являлся, даже если говорил правду, ведь пальма первенства по-прежнему принадлежала восемнадцатилетнему санитару из Мальмё, который в конце 70-х лишил жизни двадцать семь стариков посредством того, что поил их очень едким моющим средством). Рядом находилась официальная фотография Виолы Сёдерланд из последнего годового отчета ее фирмы «Шпиль Золотой башни».

Квинтэссенцией текста являлось интервью с адвокатом Холмеруда, где тот рассказал, как его клиент признался в убийстве давно исчезнувшей и разыскиваемой миллиардерши. Он лишил ее жизни в ту самую ночь, когда она пропала из своего дома в Юрсхольме.

«Это преступление преследовало моего клиента уже почти два десятилетия, – сказала адвокат. – Он испытал огромное облегчение, сейчас наконец рассказав правду».

В статье на отдельном поле также приводились истории других женщин, чью смерть Холмеруд уже взял на себя: Сандры, Налины, Евы, Линны, Лены и Жозефины. «Моргонтиднинген» ранее придерживалась нейтральной позиции, ограничиваясь исключительно констатацией фактов и не задаваясь вопросом, насколько можно было верить его прочим признаниям, но сейчас они подали их так, как никогда не делали. Отнеслись к ним со всей серьезностью, ссылались на источники в полиции и следователей, и прокуроров, и адвокатов примерно в такой манере, в какой Хеландер поступал в их собственных репортажах.

А далее, на следующем развороте, находилась статья, ради которой Холмеруда, собственно, и повысили до звания свидетеля, чьи данные не подвергались сомнению. Ее заголовок не отличался особенно жирным и слишком большим шрифтом, но он предрешал его судьбу.

«Документальный фильм Шюмана лжив», – звучало как приговор. А далее привлеченный в качестве эксперта некий высокопоставленный юрист приходил к относительно простому выводу, сводившемуся к тому, что главный редактор Андерс Шюман и уже осужденный серийный убийца Густав Холмеруд не могли говорить правду одновременно, а значит, если Холмеруд честен, то Шюман нет.

Проще не придумаешь.

И сегодня именно Холмеруд считался достойным доверия.

Шюман уставился на собственную фотографию. Ощущение нереальности происходящего затронуло все предметы вокруг него, даже комната, где он сейчас находился, вроде бы стала чуть-чуть иной. Снимок был довольно свежий. Он действительно прибавил в весе. Абсолютная тишина окружала его, он слышал лишь тихий монотонный вой, пронизывавший все его тело до кончиков волос. Шюман посмотрел сквозь стеклянную стену, окинул взглядом свою редакцию. Персонал с невероятной скоростью сновал между столов, как муравьи в муравейнике, кое-где небольшие группы переговаривались вполголоса, некоторые косились в его сторону.

«Моргонтиднинген» обычно придерживалась несколько ханжеской с точки зрения журналистики позиции никогда ничего не критиковать. Все новости весили по-разному. И они нивелировали друг друга. Ранее высказывания Холмеруда считались недостаточно интересными, журналистская принципиальность стоила больше, чем сенсационные заголовки, но новое признание склонило чашу весов в другую сторону.