Кэтрин Чантер - Тайна имения Велл

Я наблюдала за восходами солнца, за закатами, правда, тоже, но ничто не может сравниться с неожиданной будничностью наступления нового дня. Солнце подобно гостю. Ты уверена, что оно придет. Ты видишь его приход еще издалека. Оно приходит в гости разодетое в пух и прах. Ты узнаешь его переливающийся наряд. Оно принесло тебе подарок, завернутый в золотую фольгу. На поздравительной открытке выведено твое имя. Когда оно поднимается над холмом, то излучает розоватое свечение восторга. Оно разводит руки в стороны, и свет вспыхивает на перстнях, которыми унизаны его пальцы. Солнце вручает тебе подарок, а затем сбрасывает с себя плащ и вешает на спинку стула. Ты видишь, что нитки подкладки распоролись, а вышивка на плаще вконец испорчена. Ты разворачиваешь подарок. И обнаруживаешь, что обертка лишь кажется золотой. На самом деле это белая бумага, имеющая с одной стороны золотистый оттенок. Под ней – коричневатая оберточная бумага и простая бечевка. Развернув и ее, находишь смятые вчерашние газеты, под которыми притаились двенадцать часов пустого бесцветного существования, которое остальные называют днем.

Поднимаясь с пола, я замирала у окна и вспоминала, как совсем недавно на рассвете вставала на колени и молилась. Я почти явственно слышала, как голос сестры Амалии заставлял мой дух покинуть тело и превратиться в клубящийся туман.

Надежда более меня не навещала. Хью мертв. И вот мы сидим на кухне – я и день. Нам нечего друг другу сказать. Мы оба чувствуем себя ужасно уставшими, хотя день только-только начался. В какой-то момент я пишу на клочке бумаги имена и обвожу их узором из цветов с длинными усиками и переплетающимися стеблями. Я не одна. Я чувствую чье-то присутствие позади меня. Постороннее дыхание… прикосновение… Это прикосновение слишком реально как для дневного времени суток. Он отступает. Я знаю, как его руки обычно ко мне прикасаются. Я помню невесомость его головы. Я ощущаю холодный озноб на щеке, когда он исчезает. Я не одинока, когда рядом со мной стоят мои фантомы. Иногда это Марк. Он кладет свои бумаги на стол и подходит ко мне, желая помочь подняться, но, когда я поднимаюсь, он пропадает, и я плюхаюсь обратно. А еще Голос… Голос вновь составляет мне компанию. Голос говорит мне, что Люсьен играет в кошаре для ягнят, а я не слышу, как на него падают тяжелые тюки. Голос говорит мне, что Люсьен тонет в ванной, а я не слышу, как вода льется из крана. Голос говорит мне, что Марк похитил Люсьена, а я не слышу, как «лендровер» отъезжает без меня. Энджи приходит нечасто. Хью – никогда. Он умер, Рут. Он не придет потому, что он умер.

Молись за нас в час смерти.

Сейчас настало время возвращаться в то место в прошлом. Не будет времени хуже. Не будет времени лучше. На все есть свое время. Сейчас пришло время думать о мертвых и умирающих.

Исцели себя. Так они говорят, если не ошибаюсь? Не знаю, исцелила ли я себя, но уж точно уверена, что с трудом узнаю себя в конце той последней недели. Сестра Ева сказала, что мы должны «переориентироваться, чтобы удержать накал и импульс роста нашей онлайновой кампании», поэтому мы решили организовать нескончаемую череду молитв, самосозерцания и благочестивых раздумий на протяжении восьми дней. Все должно было начаться восьмого декабря – в день празднования Непорочного зачатия Девы Марии, а своей кульминации достичь пятнадцатого числа – в день почитания Санта-Марии-ди-Розы. Мы решили, что эта святая станет символом нового взгляда на христианство.

По мере того как неделя богослужений приближалась, я все острее ощущала отсутствие Марка. Теперь я не могла попросить мужа присмотреть за внуком, таким образом превратившись в монахиню, у которой на руках есть маленький ребенок. Со времени исчезновения Марка прошел почти месяц. Сначала Люсьен переживал из-за его отсутствия, но потом, кажется, поверил моей лжи. Мы вернулись к своему привычному существованию, словно пожилая супружеская пара. Голос меня особо не донимал. Амалия держалась поблизости и даже, кажется, завоевала расположение Люсьена, принеся ему совиные перья для пополнения коллекции и остролист с ярко-красными ягодами для украшения дома к Рождеству.

– Бабушка Р, а Амалия твоя подруга? – спросил меня Люсьен, вставая на стул, чтобы засунуть глянцевые побеги остролиста за раму фотографии.

– Пожалуй, что подруга. Будь осторожен. Не упади.

– Она мне не друг, – сказал мальчик, спрыгивая со стула. – Сейчас у меня вообще нет друзей.

А мне-то казалось, что внуку хватает одной меня. Я не особо хорошо его слушала в последнее время. Люсьен оставался дома, когда я отправлялась на вечернюю молитву. Он не боялся оставаться один. Я не волновалась за него. Вот только неделя духовного подвига потребует от меня полной самоотдачи. У меня просто не останется на внука свободного времени. Когда Марк еще меня не покинул, он частенько говорил, что если я не могу ставить нужды Люсьена на первое место, то в следующий раз, когда позвонит Энджи, надо попросить дочь приехать и забрать внука. Я боялась, как бы Марк сейчас не разыскивал мою дочь. Однажды я могу вернуться домой и застать Люсьена с собранным рюкзачком за плечами. Он залезет в автофургон Чарли и помашет мне рукой на прощание. Но этот страх не смог победить завладевшее мной безумие. Истерия тех дней все нарастала, ибо я была инспектором манежа, канатоходцем и клоуном в собственном цирке, а Люсьен сидел среди зрителей, болтал ногами и сосал большой палец.

Открытие было назначено на ночь с четверга на пятницу во время празднования Непорочного зачатия Девы Марии. Мы развернули бурную деятельность в интернете. Количество посещений нашего сайта превысило все прежние показатели. В дискуссионном зале Розы все только и говорили об истинной вере. Засуха лишила Рождество всего присущего ему материализма, при этом бóльшая часть людей в стране не имела представления, какой форме вероисповедания отдать предпочтение. На общем фоне поклонение Розе отнюдь не казалось чем-то экстраординарным. По новостям показывали старые викторианские церкви в больших городах, забитые прихожанами под завязку.

Светало поздно, а темнело рано. Последние дни умирающего года. Впрочем, днем небо приняло оттенок церковной лазури и позолоты. Наше первое дневное богослужение проходило под аккомпанемент криков крякв в полете. Когда мы возносили к небу наши вечерние молитвы, стая скворцов кружилась в воздухе, то слетаясь, то разлетаясь на фоне заката, а потом уселась на дугласову пихту и сосну, и чернильная чернота их оперения растворила птиц в сумерках. Ночь с пятницы на субботу я провела дома, прислушиваясь к ровному сопению Люсьена в соседней комнате, а затем пала на колени на твердые доски пола, дрожа всем телом от холода и неимоверной усталости. В субботу, на третий день нашего религиозного действа, мы славили омелу, поднося видеокамеру к бугристым стволам и безлистым ветвям наших красивых яблонь. Верующие имели возможность купить по интернету побеги омелы, которые вроде как были срезаны в Велле. Я написала стихотворение о поклонении дереву во времена друидов, а сестра Амалия обратила внимание паствы на ягоды: «Женское растение, которое плодоносит в то время, когда все вокруг него бесплодно и опустошено зимой».