Инга Могилевская - Петля. Тoм 1

– Пошли, – бросает Аминьо, старательно не обращая внимания на эту полную намеков фразу. Не думает, что малец так просто последует за ним, но тот идет. Молча, ни о чем не спрашивая. Вопросы возникают, только, когда они выходят из деревни прямо к спрятанной в лесу коновязи, и он начинает оседлывать своего коня.

– Мы что, уезжаем? – удивляется Чаби.

– Да.

– И не дождемся остальных?

– Командир приказал нам двоим возвращаться в лагерь.

– Только нам двоим? – Чаби нахмурился, – С чего бы это? Думаю, папа просто…

– Слушай ты, сопляк, прекрати это! – налетает Аминьо, опасаясь возможных препирательств, – «Папа», «папа» – хватит корчить из себя папенькиного сынка! Если ты не какой-то капризный слюнтяй, а боец, то обязан безоговорочно следовать указаниям своего Командира!

Малец злобно зыркнул на него, обиженно закусил губу… Но это хотя бы сработало. Подошел к своему вороному скакуну, по праву считавшемуся самым красивым, резвым и строптивым в их табуне, отвязал, запрыгнул.

Какое-то время они рысили вдоль лесной речки, не разговаривая, и Аминьо уже было понадеялся, что так оно и будет до самого лагеря. Так было бы лучше. Так было бы проще сдержать пылающий внутри гнев и постепенно погасить его пламя. Так было бы возможно сдержать данное Кармиле обещание, не бить сопляка и, в конце концов, сделать вид, что ничего и не было. Простить его. Пусть даже незаслуженно – просто забыть и простить. Если бы Чаби продолжал молчать, но…

Они отъехали уже метров на семьсот от деревни, когда, вдруг повернувшись к нему, малец задумчиво протянул:

– В одном ты был прав, Минко. Целуется она просто офигенно. Это я успел как следует распробовать. Сочные губки. И тело – огонь.

Последняя капля, переполнившая чашу его терпения – эти слова, этот тон! Баста! Теперь никакой пощады! И поровняв свою лошадь с его, он попытался со всей силы влепить ему в скулу. Чаби проворно увернулся. Выпрыгнул на ходу из седла, сорвал с шеи свой амулет с пером кетцаля, как всегда делал, готовясь к драке, отбежал на пару метров к реке.

– Ну давай, Минко! Иди сюда! Хочешь поговорить, как мужчина с мужчиной? Так давай! Покажи, наконец, на что ты способен! Я давно жду!

И даже не пытаясь больше сдержать себя, он тоже спрыгнул с лошади, подлетел к наглецу. Теперь – да именно теперь, в первый раз за все время их дружбы- они сцепились по-настоящему, дрались не как друзья, а как враги, в полную силу. Сначала малец бесспорно побеждал – несколько пропущенных ударов, и он уже почувствовал горячую липкую струю, побежавшую из его носа и горько-соленый вкус, когда кровь стекла в приоткрытый от частого дыхания рот. Голова закружилась. Но он все-таки устоял, все-таки вцепился в грудки мерзавца мертвой хваткой рук, сведенных судорогами ненависти, все-таки повалил того на землю, на влажную скользкую почву покатого берега и… Раз удар, два… Малец пытается вырваться, но от этого лишь глубже увязает в грязи. Третий удар – прямо по уху – голова Чаби полностью погружается в наполнившуюся водой рытвину, лицо скрывается за мутной слизкой пленкой. Удерживая мальца в таком положении, – «Все… все остановись. Хватит с него…» – думает Аминьо, хотя сам снова по инерции замахивается, – «Не надо… Все… Последний раз…»

И в этот момент раздается выстрел… Нет, не здесь – доносится слабым эхом со стороны деревни. Он вздрагивает, мгновенно трезвея от переполнившей его ярости. Опускает руку. Тревожно оглядывается на этот звук… Началось. Стреляют. Прав был Командир, усомнившись в бескровном разрешении конфликта. В ход пошло оружие… Даже доводы товарища Лана не образумили местных. Паршиво все это… Они же ради них – ради их свободы!

Снова выстрел. Черт… Что теперь делать? Хочется вернуться, быть там – с ними, помочь. Но приказ – приказ увести этого мелкого мерзавца в безопасность. Он не в праве ослушаться.

А мерзавец уже воспользовался его временным замешательством, чтобы вырваться, отыграться. Он даже не успел сообразить, каким образом вдруг сам оказался в положении беспомощно барахтающейся в грязи жертвы, под торжественно восседавшим на его груди Чаби. Непроизвольно зажмурился при виде занесенного над ним кулака, сжался, как мог, защищаясь. Пара секунд ожидания, но вместо увесистого зубодробильного удара, лишь запыхавшийся сдавленный голосок:

– Черт, Минко, да что же мы с тобой делаем?! – тут же закашливается, сплевывает в сторону грязь, которой успел сполна наглотаться, и снова: – Мы что, серьезно деремся из-за какой-то бабы?!

– Она не какая-то баба… – отзывается Аминьо, тоже превозмогая желание избавиться от осевшей в глотке илистой слизи.

– Ну, хорошо – хорошо. Не какая-то баба, – мальчишка, наконец, слезает с него, отползает в сторону: – Но мы-то с тобой друзья, верно? Мы – товарищи, это ведь важнее, – и протягивает ему руку… Руку верного товарища, предлагающую прощение, опору и помощь… Руку надежную и крепкую. Руку, за которую так хочется ухватиться! Но спешить с этим не стоит. Как-то уж больно быстро и подозрительно внезапно Чаби сменил тон. Не подвох ли? Не швырнет ли его эта рука обратно в грязь, как только он решит ей довериться? Пытливо уставившись в непроницаемо черные глаза, он гадает, медлит, сомневается…

Видя его замешательство, Чаби издает горькую усмешку:

– Я серьезно, Минко, хватит… – обреченно вздыхает, – Ладно, коль хочешь это услышать – я признаю, что был неправ в отношении той женщины.

– Моей женщины.

– Твоей – твоей, – снисходительно кивает, – Зря я полез. Ты первый ее закадрил. Тебе и ход.

– Рад, что ты, наконец, это признал, – бросает Аминьо, все-таки осмеливаясь принять помощь протянутой руки. Какое-то время они молча сидят рядом, отплевываясь, восстанавливая дыхание и силы. Все позади. Дружба, мир, согласие. У них. Но не там… Снова бросает взгляд в сторону деревни.

А выстрелов больше не слышно… Сколько их было? Два? Три? Или больше? Мог не все услышать, пока барахтался в луже. И Чаб, похоже, тоже не услышал, раз до сих пор ничего не спрашивает. Да, как он мог слышать – уши же были под водой. Это хорошо. Хорошо и то, что, слава богу, пока все стихло. Остается надеяться, что никто из команды не пострадал.

Пошатываясь, Чаби поднимается на ноги, отходит к реке.

– Ты не хило меня саданул, Минко! – замечает он, заходя по пояс в воду, чтобы отмыться от грязи, – Мне даже на секунду послышалось, что где-то стреляют, – быстро окунается с головой, выныривает.

– Ничего… Такое бывает, когда тебе уши как следует надерут, – отзывается он, стараясь не выдать голосом волнение. Тоже зачерпывает чистую воду, быстро вытирает лицо, раскровавленный нос…– Ладно, Чаб. Чего тут торчать? Поехали уже.

– Дай хоть просохнуть,