Александра Горовиц - Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия

Теперь мы чаще всего ходим по бетону, который заливают в квадратные или прямоугольные формы. Бетон кладут поверх водозащитной пленки и утрамбованного песка. Есть и другие варианты: каменные плиты, булыжник, кирпич, асфальт. Однако бетон недорог, он отражает солнечные лучи, а не нагревается, и по нему удобно ходить: он не расползается в стороны, как кирпичи, и не становится скользким, как камень. Мне жаль разочаровывать вас, но бетон не доходит до самого центра Земли: стоять на тротуаре не всегда так безопасно, как кажется. Нередко тротуар снизу полый: он прикрывает подвальные помещения. Впрочем, бетон долговечен: он живет десятки лет, в течение которых жвачка и пятна газировки собирают пыль и темнеют.

Сейчас я любовалась особенно темным участком тротуара – перед стоявшим на углу киоском с сигаретами и журналами. Этим пятнам может быть лет восемьдесят, подумала я с легким отвращением.

В это время (почти полдень) на улице было полно людей, при взгляде на которых Кент улыбался: они прогуливались, болтали. Вокруг царило оживление. На пути возник еще один передвижной киоск, который занимал тротуар примерно наполовину. Именно против таких явлений были направлены муниципальные постановления в эпоху зарождения тротуаров. В начале XX века в Нью-Йорке существовало даже муниципальное Бюро по борьбе с загромождением, которое отвечало за удаление с тротуара бочонков с мертвой рыбой, тюков с товарами, горшков с цветами, бездомных и зевак. Эти меры должны были гарантировать пешеходам свободу передвижения. Думаю, Кент был рад тому, что Бюро в конце концов упразднили. “Загромождение”, как ни странно, иногда идет на пользу. Однажды в публичном лектории, расположенном недалеко от места нашей прогулки, я задала вопрос Иэну Кузину, специалисту по математической биологии из Принстонского университета, изучающему коллективное поведение животных: почему толпа плавно вытекает в двери аудитории и как люди движутся по тротуару, избегая заторов? Кузин заговорил о динамике жидкостей: он описывал движение жидкостей и газов, уподобляя его движению людей.

“Это кажется парадоксальным, но наличие барьера может усиливать поток”, – сказал он. Брусок или доска в проеме двери, при условии, что те хорошо видны, или препятствие на дороге чуть в стороне от ее середины – все это делает движение через дверь или по дороге плавнее. Этот парадокс относится к “задаче об упаковке”: “Чтобы уместить многое [в небольшом пространстве], мы можем поместить препятствие недалеко от центра и заставить людей избегать его. Это нарушает симметрию, и тогда в пространстве возникают гораздо более эффективные осциллирующие потоки”.

Если проход узкий, толпа (или жидкость, или газ) осциллирует, проходя то в одном, то в другом направлении. Она самоорганизуется. В определенном смысле препятствия выполняют ту же роль, что и мои прогулки: заставляют меня замечать новое. Так что препятствие может облегчать движение, а не затруднять его.

Тут внезапно остановился сам Кент. Мы прошли сквозь квартал по лабиринту улиц, который привел обратно к его офису быстрее, чем я ожидала. Когда мы поднялись в офис, Кент заметил, что я с восхищением осматриваю просторное помещение, в котором яркими пятнами рассеяны цветные стулья, и шутливо процитировал Уайта: “Просто место, где приятно посидеть”. По мнению Уайта, то, как ощущает себя человек в городской среде, сильно зависит от того, имеется ли там “какая-нибудь мелочь”, которую он сам может контролировать. На видеозаписях Уайта видно, как пришедшие пообедать рабочие, прежде чем усесться, подгоняют стулья под свой рост [18]. Одна из идей Уайта такова: люди могут чувствовать себя хорошо даже в шумном месте, если там приятно посидеть.

Кент уселся и пожелал мне всего хорошего. Я медленно вышла на оживленную улицу, теперь выглядевшую совершенно по-другому.

На разделительной полосе стоял пожилой джентльмен, не успевший сразу пересечь улицу. Он, пошатываясь, двинулся дальше, и я обошла его по широкой дуге.

Артур Конан Дойль, прежде чем придумать Шерлока Холмса, был практикующим врачом. Поклонники могут найти на страницах его книг множество указаний на интерес автора к медицине. Однако самая яркая аллюзия – это сам Холмс, списанный с одного из профессоров-медиков, у которого учился Конан Дойль. Джозеф Белл принадлежал к стремительно исчезающей когорте врачей, которые умеют поставить диагноз, просто оглядев пациента – не проводя анализ крови, не делая рентгеновских снимков и даже не прикасаясь к больному. Состояние кожи пациента, запах его дыхания, его поза и походка – все это, выражаясь медицинским языком, является диагностическими признаками состояния, которое привело пациента к врачу. Своим студентам Белл советовал заучивать “признаки заболевания или травмы… так же точно, как вы помните черты, походку и манеры самого близкого своего друга”. Белл считал, что можно определить болезнь, если знать, на что обратить внимание.

Дойль был поражен, когда Белл, бросив один-единственный взгляд на пациента, определил его профессию: он заметил, как измята и изношена была ткань его штанов с внутренней стороны (признак работы с выколоткой). Образ Холмса до мельчайших деталей копирует Белла: гения скорее наблюдательности, нежели познания. Интересно, была бы успешна такая тактика сегодня, у современных врачей, выпестованных в современных клиниках? Мне довелось лежать в нескольких больничных палатах, где монитору сердечного ритма у кровати уделяли значительно больше внимания, чем собственно моему сердцу. Есть ли еще практикующие врачи, которые пытаются интерпретировать состояние пациента не только с помощью инструментов, но и наблюдений – за признаками, на первый взгляд незначительными, но говорящими сами за себя? Согласно Конан Дойлю, Белл часто говорил о важности мелочей. Я решила поискать своего Холмса.

И нашла Беннета Лорбера. Он согласился прогуляться со мной по своему родному городу, Филадельфии. Город этот мне знаком: я там жила и уехала оттуда после колледжа. Лорбер – профессор медицинского факультета Темпльского университета, а также президент старейшего в стране медицинского общества: Коллегии докторов Филадельфии. Мы договорились встретиться как раз в облицованном темными панелями холле Коллегии. В здании находится также Музей медицинской истории им. Мюттера. Я осмотрела витрины, в одной из которых выставлены недавно приобретенные срезы мозга Эйнштейна, и задумалась, каково это – стать экспонатом: почетно или страшно?