Энтони Бивор - Сталинград

Наступление 48-го танкового корпуса с юго-запада было настолько стремительным, что к вечеру 31 августа передовые части вышли к железнодорожной ветке Сталинград—Морозовск. Казалось бы, появилась возможность отрезать остатки советских 62-й и 64-й армий. Пехотным дивизиям Паулюса, медленно наступающим на восток от Дона, так и не удалось зайти русским в тыл. Единственная надежда была на то, чтобы направить 14-й танковый корпус вниз из коридора под поселком Рынок. На этом и настаивал штаб группы армий. Конечно, риск был. Хубе пришлось бы развернуть свои танки, испытывающие нехватку горючего и боеприпасов, выйти из боя и оголить тылы перед скапливающимися на севере неприятельскими силами. Очевидно, поэтому Паулюс и решил отказаться от данного плана. Еременко воспользовался ситуацией и спешно вывел свои уцелевшие войска из почти сомкнувшегося кольца.

Впрочем, иногда отступление осуществлялось не согласно тактическому замыслу, а из-за паники. Например, расчеты 748-й зенитной батареи 64-й армии бежали, бросив свои орудия. По мнению политотдела, здесь была не просто измена, а заговор с врагом. Дело дошло до голословных утверждений, что кто-то из бойцов батареи «возглавил атаку батальона немецких автоматчиков» на позиции соседней 204-й стрелковой дивизии». [251]

На северном фланге Паулюса 14-му танковому корпусу тоже не было покоя. Русские постоянно наносили отвлекающие удары с обеих сторон коридора. Генерал Хубе отвечал на эти плохо скоординированные вылазки молниеносно и сокрушительно. 28 августа он перенес свой штаб в узкий овраг – на этой позиции можно было лучше защититься от происходивших каждую ночь воздушных налетов. Спал генерал, который всеми силами старался сохранить хотя бы минимальный комфорт, в выстланной сеном яме под днищем танка.

Русские самолеты начали бомбить противника не только ночью, но и в светлое время суток, прилетая на малой высоте со стороны Волги. Их приближение в утреннем небе обозначали черные облачка разрывов снарядов немецких зенитных орудий. Однажды немецкий истребитель, перед тем как взмыть вверх и атаковать бомбардировщики, с ревом пронесся на бреющем полете над самым оврагом, в котором укрывался штаб Хубе. Тем, кто наблюдал за этим асом люфтваффе с земли, он чудодейственным образом представился небесным тевтонским рыцарем в сверкающих доспехах. «Это была серебряная молния, – записал в своем дневнике один из штабных офицеров, не скрывая эмоций. – Самолет сделал разворот и ушел на восток, через реку, на вражескую территорию». [252]

28 августа русские истребители попытались совершить налет на новый аэродром люфтваффе под Калачом-на-Дону, однако группа «Мессершмиттов-109» решительно отбила нападение. Гордые своей победой, молодые загорелые летчики шли на разбор полетов очень довольные, однако их строгий командир, больше известный в люфтваффе как Принц, поскольку внешне обладал сходством с венценосной статуей в одном средневековом соборе, не стал их поздравлять. Вместо этого он обратился к своим подчиненным со словами, вызвавшими большое раздражение у Рихтгофена: «Господа, пришла пора закончить летать в свое удовольствие и заключать пари, кто собьет больше вражеских машин. У нас на счету каждый самолет, каждая капля горючего, каждый час полетов. Пора прекратить ту легкую жизнь, которую мы ведем на земле, а в воздухе и подавно. Если только в небе нет целей, каждый выстрел должен быть направлен на то, чтобы помочь пехоте». [253]Эти слова были встречены недовольным ворчанием.

Как часто бывает в конце лета, погода резко изменилась. В субботу 29 августа почти весь день и всю ночь шел дождь. Солдаты промокли насквозь, окопы были заполнены водой. В письмах домой все жаловались на эту проклятую Россию. [254]Они уже четыре месяца шли к цели, которую считали для себя конечной… И вот опять задержка!

В 16-й танковой дивизии, вышедшей на берег Волги у Рынка, от былого пьянящего оптимизма не осталось и следа. Сады и огороды, в которых укрывались боевые машины, были уничтожены огнем советской артиллерии. Кругом только воронки и безжизненные деревья, иссеченные осколками. Всех беспокоила концентрация русских войск на севере. Если бы конечная станция железнодорожной ветки Фролово находилась ближе к линии фронта и советские пехотные части смогли развернуться быстрее, Хубе вряд ли бы смог удержать свои позиции. 1-я гвардейская армия готовилась перейти в контрнаступление. 24-я армия соединилась с 66-й. Формирования начинали движение вперед сразу после того, как выгружались из железнодорожных составов, и во всеобщей сумятице подчас не знали свое истинное местоположение.

Командир 221-й стрелковой дивизии, например, не только не имел никакой информации о дислокации и силах противника, но даже не знал точно, к какой армии относится его соединение. 1 сентября он приказал разведывательной роте, разбившись на группы по 10 человек, установить, где же все-таки находятся немцы. Верхом на взятых у местных жителей лошадях солдаты направились на юг через железнодорожную линию Сталинград—Саратов. Следом за ними двинулись главные силы. Внезапно дивизию обнаружили немецкие самолеты, возвращавшиеся после бомбежки. Часть двухмоторных Ме-110 отделилась от группы и стала обстреливать противника из пулеметов, а остальные вернулись на аэродром, чтобы пополнить боезапас. Обернулись они быстро, но дивизия уже успела рассредоточиться.

Разведывательные группы вернулись, заметив впереди немецкие части, однако начертить для командира дивизии линию фронта они не смогли – ее просто не существовало в привычном понимании этого слова. Все были встревожены. [255]Хотя численностью пехота русских значительно превосходила противостоящие немецкие части, к ним еще не успели подойти танки и артиллерия. К тому же было очень мало противотанковых орудий.

Еще более сложная ситуация сложилась в 64-й стрелковой дивизии, выдвигавшейся на новые позиции. Авианалеты подорвали боевой дух. Кроме того, при одном из таких налетов был уничтожен полевой госпиталь. Погибло много врачей и медсестер. Раненые, доставленные в тыл, рассказывали всякие ужасы, пугая новобранцев, которым вот-вот предстояло выйти из резерва и отправиться на передовую. Солдаты начали дезертировать, сначала поодиночке, затем целыми группами.

29 августа в Сталинград, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией, прибыл Жуков, только что назначенный первым заместителем Верховного главнокомандующего. Очень скоро он понял, что три армии, которым предстояло участвовать в операции, укомплектованы призванными из запаса уже немолодыми мужчинами и плохо вооружены. Боеприпасов не хватает, артиллерии почти нет. Жуков связался с Москвой по защищенной линии. Ему удалось убедить Сталина отложить контрнаступление на неделю. Советский вождь согласился, однако 3 сентября он узнал о немецком наступлении на западные окраины города – корпус Зейдлица соединился с 4-й танковой армией. Сталин позвонил начальнику Генерального штаба Василевскому и потребовал, чтобы ему доложили о реальном положении дел. Василевский подтвердил, что немецкие танки вошли в пригороды. Сталин взорвался: «Они что, не понимают там, что, если сдать Сталинград, юг страны будет отрезан от центра и мы уже не сможем его защитить? Там понимают или нет, что это катастрофа не только для Сталинграда?! Потеряв этот город, мы лишимся своей главной водной артерии, а вскоре и нефти!»