Энтони Бивор - Сталинград

Туда же двигался и один из полков 16-й танковой дивизии. Он переправился через Дон вечером 22 ноября, а по пути завернул в Песковатку, где в мастерских находилось несколько недавно отремонтированных танков. 23 ноября полк попытался с южного крыла немецкого плацдарма в излучине Дона контратаковать в направлении Сучанова, но попал в засаду, устроенную советскими пехотинцами в маскхалатах, вооруженными противотанковыми ружьями. Сама 16-я танковая дивизия, столкнувшись с превосходящими силами противника и испытывая острую нехватку горючего, отошла назад и заняла позиции, готовясь прикрывать отступление своих войск. Все это осложнялось тем, что связь была очень плохой и все приказы приходилось передавать через посыльных.

Отход немецких частей через Дон – назад, к Сталинграду, в противоположную сторону от основных сил вермахта, был во многих отношениях даже хуже отступления под Москвой в декабре 1941-го. Ветер гнал по степи сухой снег, мелкий и жесткий, швыряя его в лица солдатам, как те ни поднимали воротники шинелей. Несмотря на горькие уроки предыдущего года, у многих солдат и этой зимой не было соответствующего обмундирования. На большинстве румынских солдат вообще ничего не было, кроме коричневых мундиров… На обочинах дорог валялись брошенные каски – они не могли защитить от холода. Теплые шапки из овчины были у немногих счастливчиков, в основном офицеров. Искореженные и обгоревшие машины сталкивали в кюветы. Разорванные стволы зенитных пушек напоминали лепестки каких-то жутких, фантасмагорических цветов. Ближе к мосту через Дон сгрудились грузовики, штабные машины, посыльные на мотоциклах, безуспешно пытающиеся проехать вперед, крестьянские подводы и артиллерийские орудия, впряженные в выдохшихся и полуголодных лошадей. Время от времени по всему этому затору прокатывали волны паники: «Русские танки!» Дейстительно, 16-й танковый корпус нанес удар по позициям 76-й пехотной дивизии в направлении Вертячего, угрожая отрезать немецкие части, остававшиеся к западу от Дона.

На подступах к мосту в Акимовске можно было увидеть отвратительные сцены: солдаты кричали, толкались и даже дрались друг с другом, стремясь побыстрее перебраться на левый берег. Слабых и раненых затаптывали насмерть. Офицеры угрожали друг другу оружием в споре, чья часть пойдет первой. Солдатам подразделения полевой жандармерии, вооруженным автоматами, не удавалось навести хоть какой-нибудь порядок. Некоторые военнослужащие вермахта, желая избежать толчеи, пытались перейти Дон по льду. У берегов он был прочным, но в середине реки встречались полыньи. Те, кто проваливался под лед, были обречены. Никто даже не думал помогать тонущим. На ум невольно приходило сравнение с переправой остатков Великой армии Наполеона через Березину…

Наконец одному офицеру, такому же небритому, как и окружающие его солдаты, удалось навести некое подобие порядка. Он собрал отбившихся от своих частей пехотинцев в группы прикрытия. Потом к ним присоединилось несколько орудийных расчетов и кое-какая бронетехника. Они заняли позиции и приготовились отразить нападение советских танков и кавалерии, которые в любую минуту могли появиться из ледяного тумана.

На левом берегу Дона все деревни заполонили немецкие солдаты, отставшие от своих частей. Все они искали еду и кров – нужно было укрыться от жуткого холода. Измученные и тоже голодные румыны, отступавшие уже больше недели, не могли рассчитывать на сочувствие со стороны своих союзников. Один немецкий офицер впоследствии писал, что они вынудили румын устроить свой лагерь в открытом поле. [622]Отступая, солдаты натыкались на склады, и это лишь усиливало хаос. Впоследствии о беспорядках в Песковатке свидетельствовали многие. Особенно безобразно вели себя зенитчики люфтваффе. [623]Были сведения о взорванных и подожженных ими домах, уничтоженной технике. Все склады, обнаруженные отступающими, были разграблены. Солдаты до отказа набивали ранцы консервными банками. Консервных ножей у них не было, поэтому банки вскрывали штыками, в нетерпении нередко не зная, что в них. Если это оказывался кофе в зернах, их высыпали в котелок и чем-нибудь дробили. Когда замерзающие, не получившие зимнего обмундирования солдаты видели, что интенданты сжигают новые вещи, они бросались вытаскивать их из огня и тут же надевали на себя. И служащие полевой почты жгли письма и посылки, хотя во многих из них были гостинцы, присланные из дома.

Поистине ужасные сцены разыгрывались в госпиталях. «Здесь все переполнено, – писал фельдфебель из ремонтной бригады в Песковатке, подхвативший тяжелую форму желтухи. – Легкораненым и больным приходится самим искать, где им устроиться». [624]Ему, кстати, пришлось провести одну ночь на снегу. На долю других выпали еще более страшные страдания. Во дворе перед госпиталем стояли вмерзшие в грязь грузовики, заполненные наспех перевязанными ранеными. Водители разбежались… Тела умерших никто не убирал. Живым не приносили ни еды, ни воды. Санитары и врачи были заняты в госпитале, а проходившие мимо солдаты словно не слышали криков о помощи. Младшие командиры, возглавлявшие отряды тех, кто отстал от своих частей, часто самостоятельно решали, нужно ли сказавшихся больными отправлять в санчасть. Раненых, которые могли ходить, тоже часто посылали не в госпиталь, а на переформирование. Подчас и обмороженным, если речь не шла о последней стадии, выдавали бинты и мазь и отправляли назад, в свои соединения.

В самих госпиталях дела тоже обстояли плохо. Спертым, насыщенным больничными испарениями воздухом было трудно дышать, но, по крайней мере, здесь было тепло. Санитары снимали повязки, наложенные в полевых условиях, большинство уже с кишащими в них паразитами, обрабатывали раны, делали противостолбнячные уколы и заново бинтовали. Шансы выжить зависели не только от тяжести и вида ранения, но и от его локализации. То, каким оно было – осколочным или пулевым, значило меньше, чем то, куда человек ранен. Солдат и офицеров, раненных в голову и в живот, просто относили в сторону – умирать. Для того чтобы их прооперировать, нужна была полная хирургическая бригада и требовалось от полутора до двух часов времени, а процент выживших все равно оставался крайне низким. Приоритет отдавали легкораненым, которые могли ходить, – носилки занимали слишком много места, а кроме того, их должны были носить санитары… И потом, получивших незначительные повреждения еще можно было послать в бой. Раздробленные конечности обрабатывали максимально быстро. Хирурги в прорезиненных фартуках, со скальпелями и пилами, работали парами. При ампутации им помогал не средний медицинский персонал, а все те же санитары. Дозу эфира для наркоза сокращали – его требовалось много, а запасов не было. Ампутированные конечности бросали в ведра. Пол вокруг операционных столов был липким от крови. Дезинфекцию не проводили – пол время от времени торопливо протирали швабрами, и все. Зловоние гниющих ран пересиливало обычный для госпиталя запах карболки. Хирургический конвейер работал без остановки…