Генри Киссинджер - Мировой порядок

«В теории Дар аль-ислам пребывает в состоянии войны с Дар аль-харб, поскольку конечной целью ислама является весь мир. Если границы Дар аль-харб удастся сократить, общественный порядок Pax Islamica вытеснит все прочие, и немусульманские общества либо станут частью исламского сообщества, либо признают его власть и обретут статус религиозных общин, которым разрешено существовать, или автономных образований, поддерживающих с исламом договорные отношения».

Стратегия по достижению этой универсальной цели – джихад, то есть обязанность правоверных всемерно расширять территорию ислама. «Джихад» подразумевает в том числе войну, но ни в коем случае не сводится к насильственным методам; данная стратегия включает множество способов распространения учения Мухаммада, скажем, воодушевляющие духовные практики – или великие свершения, прославляющие принципы ислама. В зависимости от обстоятельств – а в различные эпохи в разных регионах обстоятельства, разумеется, отличались, – правоверным следует осуществлять джихад «своим сердцем, языком, руками или мечом».

Конечно, ситуация принципиально изменилась с тех пор, как молодое исламское государство двинулось в поход под знаменем веры, с тех пор, как оно управляло общиной верующих как единым политическим субъектом, бросая скрытый вызов остальной части мира. Взаимодействие между мусульманским и немусульманским обществами знавало периоды плодотворного, взаимовыгодного сосуществования – сменявшиеся нарастанием антагонизма. Торговые контакты тесно связали между собой мусульманский и немусульманский миры, дипломатические соглашения нередко вынуждали мусульман сотрудничать с немусульманами ради выполнения тех или иных общих задач. Тем не менее бинарная концепция мирового порядка здравствует по сей день, например, остается официальной государственной доктриной Ирана, зафиксированной в конституции страны; под этими лозунгами выступают и вооруженные меньшинства в Ливане, Сирии, Ираке, Ливии, Йемене, Афганистане и Пакистане; кроме того, она служит основой идеологии нескольких террористических групп, действующих по всему миру – прежде всего «Исламского государства в Ираке и Леванте» (ИГИЛ).

Другие религии, в особенности христианство, также демонстрировали миссионерский пыл и звали в Крестовые походы, ревностно отстаивая собственную вселенскую миссию и прибегая к аналогичным методам завоевания и насильственного обращения [61]. (Испанские конкистадоры уничтожили древние цивилизации в Центральной и Южной Америке в шестнадцатом веке, прикрываясь рассуждениями о необходимости окончательной победы Христовой веры во всем мире.) Различие заключается в том, что в западном мире пыл Крестовых походов со временем угас, «переродился» в светские концепции, менее абсолютистские (или не столь долгосрочные), нежели религиозные императивы. Постепенно христианство превратилось в историко-философское понятие, перестало служить операциональным принципом стратегии и международного порядка. Данной трансформации способствовало то, что в христианстве сложилось представление о двух сферах бытия – «кесаревой» и «Божьей»; это и обеспечило формирование плюралистических, светских устоев внешней политики в рамках международной системы, как следует из содержания предыдущих глав. Дальнейшему укреплению светского характера миропорядка на Западе способствовали и более поздние факторы – к примеру, отталкивающий «облик» некоторых современных «крестовых походов» (в частности, советского коммунизма, который проповедовал мировую революцию, или расистского империализма).

Эволюция мусульманского мира была иной. Время от времени там возникали надежды на сближение мировоззрений. С другой стороны, еще совсем недавно, в 1920-х годах, прямая линия наследования политической власти от пророка Мухаммада признавалась практическим инструментом ближневосточного искусства управления Османской империей. Когда же эта империя рухнула, в ключевых мусульманских странах стали нарастать противоречия между теми, кто стремился полноценно вступить в экуменический международный порядок (сохраняя глубокие, искренние религиозные убеждения, но отделяя их от вопросов внешней политики), и теми, кто притязал на участие в борьбе за наследование универсальной власти в строгой интерпретации традиционной исламской концепции мирового порядка.

За последние девяносто лет оба этих лагеря явили миру вереницу выдающихся государственных деятелей; среди них мы встречаем и наиболее дальновидных политиков, и наиболее непримиримых апологетов религиозного абсолютизма. Исход противостояния до сих пор неясен; в некоторых ближневосточных государствах приверженцы межгосударственного и конфессионально-универсалистского миропорядков уживаются вместе, пускай иногда и оказываются на грани конфликта. Но для многих правоверных, особенно в период возрождения исламизма – современной идеологии, утверждающей нормы шариата в качестве фундамента личной, политической и международной жизни, – исламский мир по-прежнему пребывает в неизбежной конфронтации с остальной частью планеты.

В раннем исламском государстве мирные договоры с немусульманскими обществами считались допустимыми. Согласно традиционной юриспруденции это сугубо прагматические меры, принимаемые на ограниченный срок и позволявшие исламу обезопасить себя от угроз, обрести силу и сплоченность. Опираясь на исторический прецедент (когда мусульманская община заключала перемирие с врагами, а затем их побеждала), данные договоры подразумевали ограниченный срок действия, до десяти лет, и возможность продления при необходимости; потому-то в первые столетия мусульманского мира «положения исламского права предусматривали, что договор не может действовать вечно, ибо он подлежит немедленному разрыву, едва мусульмане накопят достаточно сил для этого».

Указанные договоры ни в коей степени не предполагали создания постоянной системы, в которой исламское государство взаимодействовало бы на равных условиях с суверенными немусульманскими странами: «Сообщества Дар аль-харб рассматривались как пребывающие в диком состоянии, поскольку они не имели юридических полномочий для общения с исламом на основе равноправия и взаимной пользы, потому что не соответствовали исламским этическим и правовым стандартам». Внутренние принципы исламского государства возводились к божественным предписаниям, и с этой точки зрения немусульманские политические структуры являлись нелегитимными; мусульманские общины никогда не примут их в качестве равноправных партнеров. Мировой порядок зависел от возможности укрепления и расширения единого исламского государства, а не от баланса конкурирующих сил.