Эндрю Робертс - Черчилль и Гитлер

Лидерские приемы, которые помогли Гитлеру укрепить образ харизматичного лидера с непререкаемым авторитетом в мирный период, оказались бесполезными во время войны, когда он отошел от рационального – хотя и циничного и бесчестного – процесса принятия решений раннего периода. Именно так обстояли дела в ноябре 1942 года: в этом месяце одновременно произошло два события – уход Роммеля в отставку после сражения у Эль-Аламейна и окружение германской армии под Сталинградом. Гитлер начал интерпретировать вновь получаемую информацию, особенно если она была разочаровывающей, в соответствии с уже сформированными им представлениями и надеждами. Свидетельства того, что его стратегия провалилась, были сведены к минимуму, и он отказывался принимать тот факт, что война проиграна, даже когда получили сообщение от Альберта Шпеера, в котором прямо говорилось: «Война проиграна» [105]. 20 июля 1944 г. гитлеровская оппозиция в Германии, наконец, приняла решение о необходимости совершения серьезной попытки покушения на его жизнь.

Второй миф времен Второй мировой войны касается принятия либерального закона. Поскольку помимо обвинений в создании концентрационных лагерей (в англо-бурскую войну), притеснении Веймарской Германии (как убедительно доказывает в своей книге «Экономические последствия мира» экономист Мейнард Кейнс) и, конечно, так называемой «геноцидной» бомбардировке Дрездена и Гамбурга, теперь также высказывается мнение, что Британия виновна еще и в том, что не оказала активной поддержки немецкому Сопротивлению, в результате чего его члены сочли попытку свергнуть Гитлера невозможной.

Публикация в 1966 г. книги выдающегося немецкого историка Иоахима Феста «Заговор против Гитлера» позволила развить эту теорию даже в еще большей степени, нежели более ранние работы Патрисии Михан «Ненужная война» (1992) и Клеменса фон Клемперера «Немецкое Сопротивление против Гитлера» (1993). Герр Фест недвусмысленно обвиняет британское правительство в «отсутствии гибкости, враждебности, слепоте и политической недальновидности, которые, в сущности, говорят о союзе с Гитлером». Он утверждает, что «нацистские пропагандисты и представители союзников объединили свои усилия, фактически создав коалицию, направленную на дискредитацию германского Сопротивления. Несколько рецензентов книги критиковали Черчилля и министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена за то, что они не оказали большей поддержки заговорщикам, а в редакционной статье в «Times» даже утверждается, что «мы тоже желаем, чтобы наша военная летопись была пересмотрена» в свете нашей «ошибочной политики», которую можно объяснить только тем, что «британские лидеры вели неправедную войну».

Хотя и далекие от проявления преступной близорукости и глупости, Черчилль и Иден озвучивали бесспорные с политической точки зрения основания для того, чтобы придерживаться политики «полной тишины» в отношении германского Сопротивления. Как признает Фест, Михан и Клемперер, в Германии не существовало единого движения Сопротивления, с которым бы британское правительство могло иметь дело. Коммунистическая, христианская и военная оппозиция гитлеровскому режиму действовали, почти не пересекаясь между собой. Даже внутри этих групп, которые действительно могли представлять реальную физическую угрозу жизни Гитлера, существовали большие разногласия относительно планируемого результата. Например, граф Гельмут фон Мольтке, высказывая идеи относительно устройства послевоенной демократии, говорил только о введении выборов в местные советы, но не в национальный парламент. Клаус фон Штауффенберг и Карл Гёрделер хотели, чтобы Германия вернулась к своим границам 1939 г., которые, естественно, включали ремилитаризованную Рейнскую область и Судетскую часть Чехословакии. Другие, например, политик Ульрих фон Хассель, считали, что вернуться следует к имперским границам 1914 г., хотя те и включали значительную часть Польши, в борьбу за независимость которой в 1939 г. в войну вступили Франция и Англия. Еще одним поводом для разногласий была Эльзас-Лотарингия.

Кроме того, после июня 1941 г. Англия уже не могла единолично предпринимать шаги к заключению мира. Сначала в войну оказался втянут Советский Союз, а затем после декабря 1941 г. и Соединенные Штаты, поэтому было совершенно исключено, чтобы Англия вступила в переговоры с кем-то из немцев за спиной своих союзников, особенно после того, как в январе 1943 г. президент Рузвельт выдвинул настойчивое требование безоговорочной капитуляции Германии, как непременного условия мира. Как написал в своей автобиографической книге «Общение с диктаторами» один из сотрудников немецкого отдела министерства иностранных дел, сэр Фрэнк Робертс: «Если бы Сталин решил, что мы находимся в контакте с немецкими генералами, чьей главной целью было защитить Германию от России, он вполне мог поддаться искушению снова попытаться прийти к соглашению с Гитлером».

Точка зрения британского правительства была вкратце изложена сэром Д’Арси Осборном, английским посланником в Ватикане, который, когда папа Пий XII сообщил ему, что группы германского Сопротивления «подтвердили свое намерение, или стремление, приложить усилия к смене правительства», ответил: «Почему бы им самим не заняться этим!» Вызывает также вопрос то, какую реальную помощь могли оказать союзники. Материально-техническая поддержка в виде поставки бомб и ружей едва ли требовалась германским военным, а моральная была слабой помощью с практической точки зрения. Любые обещания относительно позиции союзников по отношению к постгитлеровской Германии зависели только от ее политической системы, которая могла включать даже высокопоставленных нацистов. В любом случае, для любой германской группы оппозиционеров, которая бы попыталась сформировать постгитлеровское правительство, опираясь на поддержку простых немецких патриотов, поддержка или влияние союзников, стань о нем известно, обернулись бы катастрофой.

Британское командование и правительство имели достаточный опыт общения с прусскими офицерами в период 1914–1918 гг., чтобы убедиться в их стремлении к демократии. Для них прусский милитаризм был почти так же непривлекателен, как и нацизм; немцы, придерживающиеся национал-консервативных идей, почти ничем не отличались от тех, кто исповедовал национал-социализм. Можно понять, почему Иден сказал, что участники июльского «бомбового» заговора «имели свои причины так поступить, и ими, безусловно, не двигало стремление помочь нашему делу», как бы жестоко теперь это ни звучало.

Поскольку немецкий генералитет представлял собой некое однородное целое, нежели группу соперничающих и часто враждебно настроенных друг против друга индивидуумов, их участие в одной из самых жестоких военных кампаний в истории было всеобщим. В 1939 г. в Польше вермахт являлся соучастником преступлений, совершаемых СС, а к 1941 г. он творил их уже самостоятельно. Поражения на Восточном фронте и июльский «бомбовый» заговор едва ли являлись случайным совпадением. Можно простить британскому правительству подозрение, что, если бы Россия потерпела поражение, или если бы высадка союзников в Нормандии месяцем раньше провалилась, то под человека, за которым германский народ беспрекословно следовал в период первых бескровных и потому таких оптимистичных побед 1938–1942 гг., не была бы подложена бомба.